Варьельский узник

«Ну и зачем он опять полез на рожон?» — мысленно чертыхнулся Эммануэль и стал медленно спускаться со стены.

— Пусть поднимаются в зал,— бросил он Сальвиусу.

Ученый громко передал стражникам приказ и побрел вслед за сеньором. Войдя в зал, он хотел что-то сказать Эммануэлю, но сеньор взмахом руки остановил его. В этот момент ввели Олега. В коридоре его развязали, но в зале крепко держали за руки. Господин сел в кресло и жестом велел отпустить узника. На лбу юноши красовался огромный синяк, но он смотрел вокруг себя как ни в чем не бывало.

Эммануэль кивнул начальнику караула:

— Я слушаю тебя.

— Он хотел поднять решетку ворот.

— Ему это удалось?

— Да, сеньор.

— Охрана оружейной никуда не годится. Десять плетей.

Стражник опустил глаза.

— И что было дальше?

— Он ее приподнял немного, ровно настолько, чтобы проскользнуть... Мы не заметили, как она движется.

«Ловко придумано,— мысленно рассуждал Эммануэль.—А ведь и впрямь, никому и в голову не придет следить за решеткой, когда их там тридцать человек. Стражники стоят, беседуют... И потом, скрипеть решетка начинает только где-то в середине подъема. Остается только дождаться благоприятного момента и проскользнуть. А лошадь можно поймать на пастбище. Искусно он их провел, хитрец, ничего не скажешь».

Узник стоял делая вид, что поглощен разглядыванием гобеленов и ему нет никакого дела до происходящего.

— Фавор зашел в оружейную, когда он уже отпустил колесо. А потом...— Стражник запнулся, украдкой бросив взгляд на заключенного, потом поднял глаза на сеньора и продолжал: — Потом мы его связали и привели сюда.

Эммануэль заметил, как по губам Олега скользнула улыбка. Всем было известно, что солдаты его любят. И спроси Эммануэль стражника, откуда у беглеца взялся синяк, тот смутился бы. Но сейчас это было не важно.

Несколько минут де Лувар сидел в задумчивости, глядя в пол перед собой. На его лице не отражалось ровным счетом ничего. Чем труднее ему давалось решение, тем спокойнее он выглядел.

Внезапно он вспомнил об одной немаловажной части обычая — возможности обвиняемого объясниться — и поднял на узника глаза:

— Обстоятельства дела изложены верно?

— Да, монсеньор.

— Вы хотели выйти за пределы крепости?

— Да, монсеньор.

Эммануэль снова погрузился в молчание: «За попытку — двадцать плетей. Но порка ничего не изменит. Он будет пытаться снова и снова. За полтора месяца это уже третий раз. Ему надо десять раз по двадцать. А если он пересечет мост, то по тридцать...»

— Хорошо. Двадцать.

* * *

Когда вечером того же дня Олега привели на ежедневную аудиенцию, его вид был не столь ужасающим, как в прошлый раз. Ему дали поспать несколько часов и переодеться.

Повязки на запястьях не кровоточили. Он твердо держался на ногах, но было видно, как его лихорадит.

До этого дня никто и никогда не видел Эммануэля раздраженным. Он ни на кого не повышал голос и независимо от обстоятельств всегда был невозмутим и спокоен. В тот вечер, однако, любой мог заметить, что сеньор сдерживается с трудом. В его голосе звенели металлические нотки:

— Я отдал приказ следить за вами и не позволять вам подходить к воротам ближе, чем на двадцать метров.

Олег молча смотрел на своего тюремщика блестящими от жара глазами.

— Вам не удастся выйти за ворота. Вы добьетесь только еще одной порки плетьми.

— Возможно.

— Вы решили к концу года дойти до сотни?

— У меня нет такой цели,— голос Олега звучал приглушенно.

Он отступил на несколько шагов назад, желая прислониться к стене, но резко отпрянул — прикосновение вызвало резкую боль в израненной спине.

Несколько секунд Эммануэль молча смотрел на него: «Он и в самом деле способен на убийство. В нем есть что-то безумное».

— У меня отличные карцеры, Олег. Два метра на два, немного соломы на полу и графин с водой — вся обстановка; ни шума, ни мешающего спать света. Что, если однажды я буду вынужден запереть вас там вместе с вашим единственным спутником — браслетом? Хотите стать похожим на крысу, полежать рядом с собственными испражнениями? Вы этого добиваетесь?

— Нет,— узник прикрыл глаза.

— Я не знаю, для чего вы пытаетесь сбежать и с кем ищете встречи, но хочу вас спросить: это стоит таких мучений?

— Я не мучаюсь.

— Черт бы вас побрал! — процедил сквозь зубы Эммануэль.— Присаживайтесь и, ради бога, замолчите!

* * *

Де Лувар запретил юноше приближаться не только к воротам, но и вообще к крепостным стенам. Кроме того, отдал стражникам приказ не спускать глаз с Проклятого и хватать при малейшем подозрительном движении.

Олег пролежал в лихорадочном бреду несколько дней и никак не прокомментировал распоряжения Эммануэля. На этот раз силы возвращались к нему очень медленно. За несколько недель он ни разу не улыбнулся.

— Он снова попытается, вот увидите,— Сальвиус был мрачен.— Ему что-то очень нужно там снаружи, и он не откажется от своих намерений.

Эммануэль был с ним полностью согласен:

— Ты прав, но я не могу запереть его в карцере.

— Олег в бреду опять бормотал о каком-то Дарсьере и спрашивал, жив ли Флоримон. Вы знаете, кто эти люди?

— Нет. Мне он о них ничего не рассказывал. Проклятый еще что-нибудь говорил?