Varia

Все есть также «испытание». Испытание способности, зрелости, силы. Но равно и испытание нравственное. Испытание зрелости – это необходимое выражение того факта, что своевременность определенного достижения, достоверность того, что мое действие есть именно то, что является его программой, а не попросту потугой, пленной мысли раздражением, водой на чужую мельницу или удобрением почвы – есть именно дело испытания, а не рассудочно предвидимый факт. Откуда этот элемент фактичности самого идеального содержания? Это тот же общий вопрос – откуда начало, рождающееся в конце, откуда то, что есть лишь то, что действительно сделано, «по плодам их узнаете их».

Религиозная мысль, таким образом, согласно которой верующий подвергается испытанию в этом мире, есть то же самое, что излагает Гегель (хотя и односторонне, как и религия). Вес и достоинство этой монеты здесь хорошо известны, но скажите – имеется ли она в твоем кармане? Разница между программой добра и тем, что прошло испытание действительности и выдержало его. Задним числом определяется ценность исходного пункта. Это форма выражения примата действительности и слабости чисто идеального, так же как многообразия значений, которое все абстрактное поручает реальности, и относительно окончательный приговор над ним.

Слабость «теории испытания» состоит лишь в том, что испытание само подвергается еще более конкретному испытанию, которое может реабилитировать относительный приговор судьбы. Фатальность в испытании не абсолютно окончательная. Нравственное сознание, даже потерпевшее поражение, тем самым еще не осуждено на роль благородного, но бессильного вздоха.

Что касается нравственной стороны испытания, то она также имеет реальный смысл. Например, переход от индивидуального преступления, как протеста против зла социального (у Вольтера – разбойник Арбогад), к бунту и даже революции, когда отрицание приобретает всеобщность и позитивные творческие черты. Это – epreuve (испытание) нравственной силы, не просто силы. Простое разбойничество обратным путем восстанавливает господствующую систему, в которой есть и конформистское лицо, и анархическая изнанка. Победа материальная может быть связана с утратой морального качества и потому чревата поражением.

Понятие «испытание» глубже или шире моего понятия «вызова». Человек испытывает природу и свою собственную социальную судьбу. В понятии «вызов» есть нечто прагматическое, субъективное, испытание более объективно.

Проблема recompense (воздаяние) так же, как и проблема punition (кара), связана с epreuve (испытание) в объективном, следовательно, отчасти страдательном, не просто активном смысле.

Активность человека есть его испытание, то есть нечто отчасти невольное, не ему самому принадлежащее, не им вызванное, а необходимостью, в которой есть некоторый смысл, но связь вещей выясняется только задним числом. Recompense (воздаяние) менее достоверно, чем punition (кара), по той причине, что человек греховен, или, в переводе на язык материализма, он претендует на нечто большее, чем ему доступно, особенно – как отдельному куску жизни, как смертной личности. Эта претензия, с которой начинается мировая история человеческого рода, есть его первородный грех. Религия выстроила свое здание, конечно, не на пустом месте. С греха начинается падение воображаемого царства предков, единых с природой. Некоторое recompense (воздаяние) ему доступно (в меру его prudence – знания своего места), и эта область должна расти на фоне неизбежных утрат. Нужно выдержать epreuve (испытание), и тогда приходит светлое искупление.

Наконец, prevoyance (предназначение) имеет у Вольтера значение, поясняемое ангелом: знаешь ли ты, что ты послан в этот мир, чтобы избавить от горя ребенка, считающего себя самым несчастнейшим человеком в мире?

Таким образом, это предназначение, миссия. Имеют ли наши действия значение «миссии», или они – голые факты?

Да, для исторического материализма понятие prevoyance (предназначение) имеет свое значение, несмотря на все надежды народников, односторонне развивавших герценовское отрицание мировой истории и других критиков. Этот круг реальности нужно развить. Он этого заслуживает не менее, чем идея кары. Одно из доказательств – миссия и «бичей божиих» в истории, отчасти и миссия спасителей мира. Человек, имеющий «миссию», народ и класс [нрзб.] «историческая миссия пролетариата». Не пора ли развить полное значение этой метафоры?

Твардовский: Если меня будут бить, мучить, то я могу сказать все, что угодно, но это уже буду не я, а что-то другое.

Верно, братец, – но если тебя раскормить, разбаловать, дать тебе монополию жизни, то ведь это будет опять-таки что-то другое, не ты.

Может быть, тебя вообще нет, а есть только что-то другое? Каждый раз что-то другое?