Варя (СИ)

— Сидела неподвижно, яко камень какой.

— Не разумею, пошто ты так закаменела? Она тебя попросила?

— Она! Для картины.

— А-а-а! Так Варвара Фёдоровна портрет твой рисовать придумала?

— Ага, портрет.

— Так бы и сказала сразу. И дальше что?

— Барышня нарисовала, да говорит мне: «Смотри, Нюра, как хорошо вышло! Как тебе? Нравится?» И дала мне поглядеть, значит.

— А ты?

— Поглядела.

— Ну?

Аня голову опустила. Слёз-то не было уже, но в горле вновь запершило.

— Ой, как и сказать не разумею...

— Не томи, Нюра! По лбу получишь сейчас, ей-богу!

— На рисунке оном будто я и не я была. Глаза, чай, мои, а нос — картошка какая-то! Рот широкий, в улыбочку сложенный жалкую. Я как взглянула на портрет, так и сердце биться перестало.

— А барышня что?

— Она всё допрашивала: «Понравился портрет али не понравился?» А я возьми и ляпни, что не нравится мне, как вышло!

— Ой, дурeха!

— Так и есть! Ведь я сказать хотела, что не нравится лицо моё! Оно же мне и в зеркале не любо, понимаете? А барышня-то мой укор на себя примерила! Подумала, что это она рисовать не умеет. Плохо портрет свой будто сотворила! Ой, и разозлилась вся! Сперва, как кошка, зашипела...

— За языком следи!

— А я слежу. Но по-другому ведь не скажешь. А засим закричала на меня, бревном обозвала и портрет за шиворот затолкала.

— Неужто так разгневалась барышня наша?

— Так! Истинно так всё и было. Вот, смотрите.

И Аня достала мятый, свёрнутый в трубку листок из-за пазухи.

— Я его распрямила. И хотела вот утюгом здесь разгладить.

— Дай посмотрю.

Агриппина Ивановна взяла портрет, подошла к небольшому окну, из которого лился слабый лунный свет. Поднесла рисунок к стеклу и несколько мгновений молча на него смотрела.

— Нет, не разглядеть мне сейчас ничего. Но ты его не выбрасывай. Оставь на память. И на хозяйку нашу не обижайся. Горе характер её испортило. А девочкой она доброй родилась, да и сейчас душа у неe светлая.

— Светлая душа браниться так не сумела бы.

— Много ты понимашь!

— А про горе я ихние слыхала. Бабы болтали.

— Сплетницы паршивые! Работать, значит, больше вас заставлять буду, чтобы на пересуды времени не было. Вы же хорошего не замечаете! Для тебя сколько Варвара Федоровна добра сделала? А ты про неё за глаза только и болтаешь!

В последних словах не было правды, но Аня промолчала. Разве по силам ей было спорить со старшей? Она робко взглянула на Агриппину Ивановну, которая выглядела взбудораженной, как перед боем, и быстро спросила первое, что на ум пришло:

— Отчего барышня такая? То добрая аки ангел, то разгневается, как... вояка какой.

Спросила, а сама приготовилась к тому, что мамка ещё пуще браниться начнёт. Но та, замолчав, задумчиво поглядела куда-то в сторону и с тяжёлым вздохом уселась рядом с Аней. Помолчали. Ане жуть, как неуютно сделалось. Она хотела было уже восвояси проситься, но Агриппина Ивановна вдруг дрогнувшим голосом начала историю:

— Когда Екатерина Алексеевна преставилась, Алeшеньке, сынишке их, всего три годочка было. Видела бы ты этого Херувимчика! Светлокудрый, ясноглазый и всегда улыбался мне. Любил меня очень... И я его тоже. Пережил матушку ровно на пять дней. А на шестой она его к себе прибрала.

— А отчего они...?

— Чахотка проклятая.

— Скорбно вспоминать?

— Не то слово. Раньше, если о Алeше говорить начинала, сразу слезы наворачивались. Сейчас уж не плачу, очерствела. Не зря говорят, что время лечит.

— А барышням скока было, когда их матушка умерла?

— Варе пять, а Лизе десять. Старшая всё плакала денно и ночно, а Варя малая была, многого не понимала, но по матушке и братишке тоже печалилась, ясно дело... Но хуже всех было барину нашему. Думаешь, отчего он седой такой? Вот как похоронил своих, так белым и сделался. Он первое время совсем плохой был, почти не говорил ни с кем. А дочек и вовсе замечать перестал.

Лизу по итогу учиться в гимназию при монастыре отправили. А за воспитание Вари дядька её взялся. Отставной гусар. Жил он тогда с нами, и Варя к нему сильно привязалась. Няньку не слушалась, только дядьку свого. А он ей то пистолет сунет играться, то сабельку из дерева для неё вырежет, то словам бранным выучит. И хохочет потом над ней, как над собачонкой дрессированной. Мы с нянькой к барину только и бегали. Всё жаловались: дескать, так вот и так, пропадет девка, дурной станет с таким-то учителем. А барин нас не слушал совсем. Не до нас ему было, видно.

Агриппина Ивановна замолчала, вспомнив былое. Аня, взглянув на её большое рот с чуть оттопыренной нижней губой, немного помешкав, решилась спросить:

— А где же сейчас дядька этошный?

— А кто же его знает. Рассорился он с барином после одного случая, да уехал.

— Какого случая?