Варяги и Русь

— А то, что сложишь ты голову там, на Дунае, и не хотела, чтобы вместе с тобою пропадал и любимый ее внук.

На суровом лице Святослава отразилось что-то вроде душевного волнения. С Добрыни он перевел свой взор на Владимира.

— А ты хочешь к новгородцам? — спросил он.

— Чего его спрашивать, — буркнул Добрыня, — несмысленок еще, вестимо, ему с тобою хочется.

— Со мной или в Новгород? — повторил Святослав.

Владимир, видимо, колебался.

— Бабка приказывала мне у тебя, батюшка, удела просить, — нерешительно произнес он, — чтобы против братьев было не обидно, а как ты решишь — твоя воля.

Святослав глубоко вздохнул. Видимо, не такого ответа он желал от сына.

Вечевики между тем горланили по-прежнему. Вдруг, покрывая весь этот шум, загремел мощный голос Святослава.

— Люди новгородские, — начал он, — не то я готовил для меньшого своего сына. Думал я, по мне он пойдет… Думал я, вот пойду на Дунай-реку, покорю всю страну вплоть до Византии и посажу на царство меньшого своего. Да нет, вижу теперь, что вам, люди новгородские, он больно по сердцу пришелся. Просите вы его, а как мне, князю вашему великому, на вашу слезную просьбу не снизойти? Берите же Владимира моего князем себе, коли так он вам люб, только одного его в Новгород я не пущу. Знаю я вас! В придачу к Владимиру и Добрыню берите. Будут у вас племяш да дядя…

Святослав смолк и строгим взглядом окинул новгородских послов.

Те молчали.

— Что ж? Довольны вы моей милостью? — крикнул князь.

— До-о-вольны! — вяло и нерешительно ответили двое-трое из новгородцев.

Знали новгородские послы, что не все так сделалось, как им хотелось. Они думали взять себе одного только Владимира, но никак не Добрыню. Ведомо им было, что Добрыня Малкович шутить не любит: был он крут нравом, на руку тяжел и на всякую расправу скор. Бывал он в Новгороде, посылала его туда княгиня Ольга, так он один со всем вечем управлялся. На что там горланы бывали, а и те его не на шутку побаивались.

А виновник всего стоял да только бороду окладистую поглаживал. Глаза его так и светились удовольствием и радостью, которых он даже и скрывать не думал. Свой у него план был. Ярополк да Олег были ему совсем чужие, а Владимир — сын любимой сестры. Только бы на Руси остаться да удел получить, от Новгорода и до киевского старшого княжеского стола недалеко…

Добрыня был уверен, что князь Святослав так или иначе, а на Русь обратно не вернется. Если бы и не сложил он своей буйной головы на равнинах земли болгарской, если бы все исполнилось, как он задумал, то он так бы и остался там, уже не князем, а царем.

Новгородские послы переминались с ноги на ногу у княжьего крыльца. Святослав глядел на них и усмехался, понимая, что они думали.

— Вот что, княже, — заговорил самый старший из новгородцев, — ты нам прости на слове, не посетуй на то, что скажу я тебе… Челом бью!

— Что? Говори смело! — сказал, усмехнувшись, князь.

— Да вот что, княже. — И новгородец в нерешительности, не зная, как ему высказать свою мысль, почесал затылок. — Ты, конечно, по-своему судишь, а мы, людишки-то, по-своему, по-глупому. Не осуди же на дерзком слове.

— Да говори же! — вырвалось у князя, которому, очевидно, надоели все эти присловья.

— По-нашему бы так, били мы тебе челом по меньшом твоем Владимире, так ты и дай нам его, не бойся, мы уже его убережем! Всем будет доволен!..

— А Добрыню? — спросил Святослав.

— А Добрыню Малковича ты с собой возьми, пусть воюет на здоровье!..

Дружный хохот всех, кто стоял и на крыльце, и перед крыльцом, прервал речь новгородца. Хохотал и Икмор, и Сфенкал, хохотал и сам Добрыня.

Этот смех смутил новгородца.

— Что же, — растерянно разводил он руками, — я ведь ничего, я только, чтобы все по-хорошему.

Один Святослав оставался серьезен.

— Вот, что я скажу вам, люди новгородские, — внушительно произнес он, — просили вы — я исполнил по вашей просьбе. Сына своего Владимира без Добрыни я не отпущу, а коли вы их теперь не примете, когда я слово свое сказал, так пойду я на Новгород, как на лютого врага, войною. Выжгу его, с землей сравняю, будто и не бывало никогда его на белом свете.

Он круто повернулся и, даже не удостоив взглядом растерявшихся послов, пошел во внутренние покои. За ним последовали все его приближенные и сыновья.

Зыбата в это время успел протолкаться к самому крыльцу и, видя, что отец уходит вместе с другими, крикнул:

— Батюшка!

Прастен обернулся на оклик и, увидав юношу, застыл на месте.

— Зыбата! Сын! Ты! — восклицал он, не веря своим глазам.

— Я, батюшка, я, родимый, видишь, вернулся…

Юноша взбежал на крыльцо и кинулся к отцу.

Как ни суров был старый Святославов воевода, но он почувствовал, что все его сердце так и всколыхнулось от радости при виде сына, которого он уже считал погибшим…

— Где же ты пропадал? — спросил он.

— В лесу на той стороне заблудился.

— И выбрался?

— Видишь… Скорее бы выбрался, да недуг злой меня с ног свалил, все это время, почитай, валялся.

— Кто же тебя выпользовал?

— А там, батюшка, старик один, христианин. Так вот он.

— Прастен, — позвал появившийся в дверях дружинник, — тебя князь к себе кличет…