Варяги. Призвание

Рёрик между тем обдумывал свою идею похода на Царьград. В Новгороде он много слышал о несметных богатствах этого города. Купцы, торговавшие с Киевом, а через полян – и с Византией, в особенности те, что бывали в Царьграде, рассказывали о храмах, украшенных золотом, о богатстве тамошних жителей и других чудесах сказочного христианского города. Из Византии привозили дорогие шелковые ткани, удивительные украшения и посуду, инкрустированные жемчугом и драгоценными камнями.

Рёрик разговаривал и с воеводой и с дружинниками из Новгородской крепости: все они не прочь были отправиться в поход на Византию, и викинг решил встретиться с Гостомыслом.

Палаты боярина были в Людином конце города, рядом с площадью, где собиралось новгородское вече. Викинг не был с ним знаком, но Глеб обещал свести его с Гостомыслом и договориться о встрече. Знал новгородского боярина еще с тех пор, когда Бравелен был воеводой, и Ингвар. В народе Гостомысла любили как защитника давней новгородской вольницы, как человека ученого, и предпочитавшего договариваться со своими недругами, а не воевать с ними; но поговаривали также, что боярин жестоко расправлялся с теми, кто мог открыто против него выступить. Рёрик с нетерпением ждал назначенного дня, чтобы встретиться с этим удивительным человеком.

IX.

Гостомысл сидел в горнице у открытого окна, он перелистывал страницы книги, подаренной ему купцом-христианином. Книга была на греческом языке – драгоценный фолиант, украшенный золотом. Боярин знал по-гречески и даже мог немного читать на этом языке, но, задумчиво перелистывая пергаментные страницы, он думал о другом – все мысли его были в прошлом.

Щурясь от яркого солнца, он вспоминал времена своей молодости, свои чаяния и надежды. Многие ли из них сбылись? Сейчас он ждал прихода молодого варяга Рюрика, боярин помнил и его отца, и родича Бравелена, который водил русичей в поход на далекий Корсунь. Много воды утекло с тех пор.

Гостомысл все чаще стал ощущать всю тяжесть прожитых лет, его стало тяготить бремя власти, возложенное на него судьбой. Он чувствовал себя одиноким и уставшим. Положение, что занимал боярин в совете, возносило его над толпой, но вместе с тем отдаляло от самых близких. Никому не мог он доверить свои мысли. С грустью смотрел он на немногих оставшихся с ним товарищей юности, но ничто уже не могло объединить их: ни старые воспоминания, ни общая выгода. Гостомыслу некуда было больше стремиться. Он как будто один стоял на вершине горы, а оттуда открывалась лишь одна дорога, ведущая вниз – к старости и смерти. Поэтому боярин с нетерпением ждал Рюрика, в надежде, что тот отвлечет его от грустных мыслей.

Наконец в горницу с поклоном вошел молодой статный воин.

– Здравствуй, Гостомысл. Мир тебе и дому твоему, – сказал он.

– Здравствуй и ты, Рюрик. Рад видеть тебя. Знал я и отца твоего Олафа, и мать – Умилу. Уж, не за ней ли ты подался в землю кривичей? А как отец, здоров ли? – Гостомысл с интересом всматривался в мужественное лицо варяга.

– Отец жив и здоров, слава Одину. А мать… ее я не нашел. Там только ветер гуляет по пепелищу, – сказал, опустив глаза Рёрик.

– Жаль… Красавицей была, – грустно произнес боярин. – Сколько бед нам принесла эта междоусобица.

При этих словах лицо его стало мрачным, словно тень минувшего проникла в залитую светом горницу. Вспомнилось ему красивое молодое лицо и искрящиеся весельем васильковые глаза. Боярин смотрел на Рёрика, пытаясь найти в его лице знакомые черты, но молодой викинг больше походил на Олафа, только льняной оттенок волос был как у матери. Гостомысл помнил, сколько крови пролилось и чего стоило усмирить вражду между племенами. Вспомнились ему разоренные села, и сожженные города, не забыл он и сколько сил, потом стоило наладить торговлю и добиться мира для Новгорода.

– Правда, теперь у нас мир, и купцы могут не бояться разбойников, – продолжил боярин. – А с чем ко мне пожаловал? Неужто просто так старика навестить? – вдруг спросил он.