Варяги. Славяне. Русские

А что можно сказать о таком способе создания произведения? Допустим, я беру батальные произведения всех наших великих и известных поэтов за 200 лет, выбираю из них наиболее красочные куски (где-то — страницу, где-то — четверостишие, где-то — строчку-две), подумав, объединяю их в избранном мною порядке, кое-где меняю строчки и слова, кое-где присочиняю для связки строки и строфы. При этом заменяю имена, географические названия, ставлю другие, отвечающие какой-то злободневной для меня теме. Своей авторской подписи я под таким произведением, разумеется, не поставлю.

Теперь, допустим, прошли столетия. Произведения, из которых я делал выборки, канули в пучину времени, а мое создание обнаружили в случайно сохранившейся копии. Все здесь прекрасно: стих, образы, аромат эпохи… Жалко только — неизвестно имя гениального поэта рубежа тысячелетий.

Вот в таком случае следует сказать: создатель произведения, но не автор. Именно таким образом было создано «Слово о полку Игореве» в 1185 г., что я и собираюсь доказать. Создатель «Слова…» был, вопреки мнению некоторых исследователей, слабым знатоком истории, но зато знал наизусть сотни текстов древнерусских песен, исполнявшихся тогда, забытых по прошествии времени. Это сразу указывает на него как на дружинного гусляра, профессионального исполнителя песен на княжеских и дружинных пирах, прочих мероприятиях. Можно согласиться, что он был черниговцем по происхождению, в составе дружины Святослава Всеволодовича (ставшего великим князем) прибыл в Киев и стал киевлянином черниговского происхождения. Сам он был тоже не лишен некоторого поэтического таланта, иначе не смог бы создать поэму.

Как живые организмы биосферы погружены в атмосферу Земли, так каждая эпоха погружена в атмосферу своих песен, которые полностью забываются через одно-два поколения. Чем лучше песня, тем дольше она живет. Что мы помним из XIX в.? «Мой костер в тумане светит», «Вот мчится тройка почтовая», «То не ветер ветку клонит», еще пять-шесть песен можно назвать. Но вот в «Евгении Онегине» у Пушкина читаем: «И запищит она (бог мой!): «Приди в чертог ко мне златой!..»». Или у Достоевского целая компания поет (значит, все знают) — «Гусар стоял, на саблю опираясь». Чернышевский в своем когда-то известном романе «Что делать» считал, что и спустя столетия будут петь песню «Будем жить с тобой по-пански; эти люди нам друзья…». Кто сейчас, кроме узкого круга специалистов, может что-нибудь сказать об этих песнях?

То же самое было и в XII в. Народ не может без песен, и в те времена был свой песенный репертуар, нам неизвестный, но хорошо знакомый широкому кругу певцов и слушателей того времени. Были песни батальные, лирические, величальные, горестные и т. д. Были песни, сочиненные в XII в., в XI в., в X в. и ранее. Самые древние песни имели еще дославянское происхождение: балтские, росомонские, готские, переведенные на русский язык полностью или частично. Фрагменты древних песен вставлялись в новые тексты: где-то заимствовалось удачное словосочетание, где-то — красочный образ. Так лучшие образцы устного поэтического творчества проходили через века, и никто уже не помнил, что истоки песни — дославянские. В мои детские годы еще звучала песня «А мы просо сеяли…». Никто не знал из певцов, что песня дославянская, от балтов [154, с. 159]. То есть сочинена народом, исчезнувшим 14 веков назад, — «чудью белоглазой», ушедшей в землю.

Чем древнее песня, тем больше в ней непонятных слов и фраз. Одни из них искажались и превращались в понятные. Приведу пример с только что указанной песней. В реконструированном варианте первые две строчки звучат так:

А мы просо сеяли, сеяли!
Ой, Дидис Ладо, сеяли, сеяли!

Мы же в детстве вторую строчку слышали: «Ой, дид-ла, да сеяли, сеяли!» Дидис Ладо — «Великая Ладо». Это балтская богиня любви и домашнего очага. Слово же «дид-ла» — непонятно, прослеживалась тенденция его произносить «дед Ладо». Так прекрасная богиня могла превратиться в старика.

Также во все времена были случаи, когда произношение оставлялось правильным, но непонятным. Это никого не смущало.

Примеры эти даны со следующей целью. Существует кабинетная точка зрения, что «всякий поэт, желая быть понятым, должен употреблять такие понятия и образы, которые понятны и доступны современникам. А потому необходимо допустить, что автор «Слова…», упоминая о Трояне, говорил о том, что всем было известно и понятно» [101, с. 202]. Можно назвать такую точку зрения «марсианской», ибо она совершенно оторвана от реальной жизни. Во-первых, всегда были поэты, писавшие «про нечто и туманну даль», т. е. не совсем понятно. Не думаю, что в XII в. сочинители были лучше. Во-вторых, слушателей обычно не смущает непонятное в песне и стихе. Чтобы в этом убедиться, достаточно пойти на современную дискотеку и спросить тусующуюся публику по поводу строк: «В желтом облаке сансары / вертолет страдает старый…» — что они думают о сансаре и вообще о смысле текста. Да они не помнят, чем Гибралтар от Лабрадора отличается!