Варяго-Русский вопрос в историографии

Произвол и диктат в науке весьма и весьма опасны, ибо они уводят и науку, и общество от истины в мир фантазий и символизируют собой застой и регресс, никогда и ничего хорошего не сулящие. И тому слишком много примеров из нашего совсем недавнего прошлого, чтобы считать иначе. Но невозможно выбросить из истории факт, на который в науке первым указал в замечаниях на речь Миллера Ломоносов, отметив, что «Фотий, патриарх цареградский, в окружном своем послании пишет о походе киевлян к Царю-граду: "Руссы бесчисленных народов себе покорили и, ради того возносясь, против Римской империи восстали". Толиких дел и с толь великою славою в краткое время учинить было невозможно. Следовательно, российский народ был за многое время до Рурика»[76].

То, что «российский народ был за многое время до Рурика», полагал и сам Шлецер, но это было в 1768 г., когда он еще во многом мыслил о русской истории самостоятельно и в сообразности с источниками, а не под воздействием трудов создателей норманской теории - шведских донаучных авторов XVII в., и шведских историков XVIII в., соблазненных их норманизмом, так льстившим национальному самолюбию и самосознанию шведов. И в работе «Probe russischer Annalen» («Опыт изучения русских летописей») немецкий ученый утверждал, вопреки норманской теории, следовательно, по логике ее адептов, во имя «русского патриотизма», что понтийская (черноморская) русь издревле существовала на юге Восточной Европы, т. е. существовала вне всякой связи со скандинавами, и была могущественным народом, «который подчинил себе, как говорит Фотий, бесчисленное множество других народов», и который населял «сегодняшнюю Крымскую Татарию».

По словам Шлецера, эти русские «имели свой собственный язык, бесценные следы которого дошли до нас благодаря императору Константину. Но они не были ни славянами, ни готами». И, отрицая связь понтийской руси с роксоланами, сближал ее с румынами, хазарами, болгарами, аланами, лезгинами, поясняя при этом, что русских греки называли «скифами, таврами, тавро-скифами». Справедливо критиковал тогда Шлецер и те, по его ироничной оценке, «усилия», которые прилагал в середине XVIII в. шведский поэт и по совместительству королевский историограф О.Далин, бесцеремонно вписывая историю Руси в свою многотомную «Историю шведского государства» (тут же переизданную в Германии и тут же «открывшую» глаза подавляющему большинству немецких историков на этнос летописных варягов), хотя, как правомерно отмечал историк, ни он, ни его предшественники, отстаивая тезис о шведской природе варягов, не приводят тому доказательств, и говорил им в ответ то, что, начиная с Ломоносова, говорят антинорманисты: «Недоказуемым остается то, что варяги Нестора были именно шведами».

Параллельно с тем Шлецер заострял внимание на, по его формулировке, «двойном заблуждении», которое привело к такому заключению Далина и на котором поднялась и расцвела в шведской литературе норманская теория: «Сначала он предположил, что варяги были шведами, а затем, исходя из этого, посчитал, что Русь в ту эпоху да и потом еще долгое время находилась под господством Швеции. Вот так логика!», с сарказмом парировал Шлецер выводы шведских норманистов, принятые и растиражированные историками других стран. А затронув тему происхождения названия русского народа якобы от шведов, ученый верно тогда заметил как по поводу норманистской тенденциозности, так и по поводу того, чему она так кардинально противоречит: «Те, кто считает Рюрика шведом, находят этот народ без особых трудностей. Ruotzi, - говорят они, именно так и сегодня называется Швеция на финском языке, а швед - Ruotzalainen: лишь слепой не увидит здесь русских! И только Нестор четко отличает русских от шведов. Более того, у нас есть много средневековых известий о шведах, а также тщательно составленный список всех их названий: ни одно из них не указывает, что когда-то какой-либо народ называл шведов русскими. Почему финны называют их Ruotzi, я, честно признаться, не знаю»[77].