Варяго-Русский вопрос в историографии

Но под воздействием ряда факторов, включая книгу шведа Ю.Тунманна «Untersuchungen über die Geschichte der östlichen europaischen Völker» («Исследования о истории восточных европейских народов», 1774), научная честность, а с нею и научная принципиальность Шлецера во многом улетучились. И он в «Несторе» в 1802 г., повторяя слова скандинава Тунманна, что именно скандинавы «основали русскую державу», и, утверждая, также грубо попирая истину, что «ни один ученый историк в етом не сомневается», довел норманизм до такого состояния, что даже норманист (!) В.А. Мошин в 1931 г. вынужден был охарактеризовать его как «"ультранорманизм" шлецеровского типа» (Шлецер, по его словам, есть «родоначальник так называемого "ультранорманизма"»). И хотя он все также продолжал подчеркивать, ибо не мог полностью игнорировать очень четкие показания нашей древнейшей летописи - ПВЛ, что «Нестор ясно отличает русских от шведов», но теперь, чтобы как-то привести летопись в соответствие с норманской теорией, изобрел (а на таких изобретениях и зиждется норманская теория) «особый род» скандинавов - русов, родиной которых по его «хотению и велению» стала Швеция (ставшую в таком случае помехой его концепции черноморскую русь вычеркнул из русской истории)[78].

«Ультранорманизм» Шлецера проявился в том, что он смотрел на русскую историю в «Несторе» через призму наивного германоцентризма и скандинавской истории. Германцам, как заклинание повторял Шлецер, было предназначено сеять «первые семена просвещения» в Европе, что до прихода скандинавов Восточная Европа представляла собой «пустыню, в которой жили порознь небольшие народы...», что все там было «покрыто мраком» и что там люди жили «без правления... подобно зверям и птицам, которые наполняли их леса», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою», были «малочисленны и полудики», и «кто знает, сколь долго пробыли бы они еще в етом состоянии, в етой блаженной для получеловека бесчувственности, ежели не были возбуждены» скандинавами, распространившими в их землях «человечество»[79].

И этот наивный германоцентризм Шлецера (а он покоился на давнем и предельно простом тезисе германских историков, на котором они возводили всю европейскую историю: «кто храбр, тот вероятно был немец») принял и растиражировал российский норманизм, выступавший от имени науки, и представленный прежде всего Н.М. Карамзиным. Как правомерно подчеркнул в 1876 г. И.Е.Забелин, взгляд Шлецера на русскую историю был подкреплен авторитетом «Карамзина, как выразителя русского европейски-образованного большинства, вообще мало веровавшего в какие-либо самобытные исторические достоинства русского народа. И великий немецкий ученый, и великий русский историк смотрели одинаково вообще на славянский мир и в особенности на русский мир. И тот и другой почитали этот мир в истории пустым местом, на котором варяги-скандинавы построили и устроили все, чем мы живем до сих пор»[80].

И «"ультранорманизм" шлецеровского типа», представивший русскую историю в ложном свете («пустым местом» в истории) и превративший ее в приложение к шведской истории и череду необъяснимых - даже с позиций элементарного здравого смысла - событий, не только без какой-либо критики и изъятия был принят российской наукой, но и получил в ней дальнейшее развитие, ознаменованное «открытиями», до которых не мог додуматься сам родоначальник «ультранорманизма».