Варяго-Русский вопрос в историографии

И также в давно привычном для нашей науке ключе рассуждая о «национальной тенденциозности» Ломоносова, заставлявшей его с недоверием относиться «к трудам иностранных ученых по русской истории...», о его «уязвленном национальном самолюбии», в целом о патриотических побуждениях русских историков середины XVIII в., придававших «национальную заостренность их выступлениям». Касаясь дискуссии, вызванной речью Миллера, и желая дать ей «более беспристрастную оценку...», «советский антинорманист» Пештич «беспристрастно», как и тысячи раз до него, подчеркивал, что она «происходила в обстановке резкого научного спора, к которому примешивались патриотические мотивы и личная неприязнь», а также «политические обстоятельства», что в ходе ее Ломоносов «очень часто опирался на авторитет историографически устаревшего "Синопсиса" и поздние летописи...», что в источниковедческом плане позиции Миллера «были более серьезно обеспечены, чем точка зрения его оппонентов», что норманизм немецкого ученого был не приемлем «для национального патриотизма». Нисколько не умаляла «правоту» Миллера в вопросе этноса варягов и та характеристика, которую дал ему Пештич в духе «советского антинорманизма», только на словах боровшегося с норманской теорией: что всю жизнь он был воинствующим норманистом, что как историк он «не был способен к широким обобщениям и глубокому анализу исторических событий» и что в конце 40-х гг. уступал Ломоносову «в понимании предмета истории...»[106].

Параллельно с тем «советские антинорманисты» говорили, например, в 1957 г. Л.В.Черепнин, что Ломоносов «не был профессиональным историком...», что в дискуссии с Байером и Миллером он иногда от научной аргументации переходил к высмеиванию их доводов и доведению их до абсурда, что он отступал от «правдивости» и «проявлял слабость, когда задачи исторического исследования подчинял потребностям текущей политике царизма и спрашивал, например, «не будут ли из того выводить какого опасного следствия», что «Рурик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода». Низкий уровень Ломоносова как историка вытекал и из тех утверждений Черепнина, что он отрицательно относился к «Истории Сибири» Миллера, т. к. «в отдельных случаях стоял на охранительной позиции, отвечавшей политике царизма. И его замечания в этих случаях лишены научной ценности».

В 1958 г. вышла совершенно далекая от проблемы варягов работа уже покойного к тому времени юриста В.Э.Грабаря «Материалы к истории литературы международного права в России (1647-1917)», в которой автор, констатируя, что «Миллер являл собою образец научного исследователя», стремившегося к «беспристрастности», резюмировал: «Больше всего невзгод Миллер претерпел за время с 1746 г. по 1754 г. В 1750 г. он был разжалован из академиков в адъюнкты». При этом Грабарем были озвучены «справедливые» слова Шлецера о нем, а они, понятно, относились не только, да и не столько к Миллеру, что «он не мог ползать, а кто мог идти тогда в гору без ползания». В 1966 г. Черепнин, ведя речь о положительном влиянии Шлецера на развитие исторической мысли в России, подчеркнуто сказал, что Ломоносов, раздраженный ошибками, допущенными Шлецером в «Русской грамматике», и остро реагируя на них, вместо научной полемики с ним применил «методы идейной борьбы»[107].

В многочисленных работах М. А. Алпатова, опубликованных в 1968-1985 гг., был поддержан тезис Шлецера о непризнании русскими шведского происхождения Рюрика «из-за ссоры» со шведами (хотя еще в 1845 г. Н.В.Савельев-Ростиславич резонно заметил в отношении утверждения Шлецера, что русские ученые не приняли шведского происхождения Рюрика из-за «ссоры» со Швецией, «ссора сама по себе, а правда сама по себе» и норманизм отвергается по причине «явной несообразности» с ПВЛ). В связи с чем историк не сомневался, что конфликт Ломоносова с Миллером имел под собой не столько научную, сколько политическую основу, ибо в норманстве варягов Ломоносов увидел оскорбление чести государства, а сама борьба с норманистами была для него «составной частью его борьбы с немецким засильем в Академии...». И хотя он, защищая честь «русской науки и самого народа», создал выдающиеся исторические труды, но, пользуясь устаревшим арсеналом предшествующей русской историографии, ошибался, отрицая норманство Рюрика, а его аргументация в пользу славянства варяжского князя «не выдержала испытания временем».