Вариант "Ангола"

На руках у Данилова вздулись холмы мускулов, он глухо выдохнул, лицо побагровело — огромное дерево подломилось, когда вылетели подпиравшие его колья, и с шумом рухнуло прямо на первую машину-амфибию, накрывая водителя и офицера, удивленно разинувшего рот. Одновременно позади короткой колонны рухнуло второе дерево, отрезая путь.

— Два!

Я сжался на дне ячейки, чуть не врезавшись лицом в коленки, защищая голову руками. Вспомнил совет Попова и раскрыл рот так широко, как только мог. А в следующий миг словно небо обрушилось на землю. Все звуки просто пропали, в глазах потемнело, сверху посыпались комья влажной почвы.

В общем-то, сейчас Радченко должен был крикнуть "Три!", давая сигнал к началу стрельбы, но вряд ли его кто-то слышал. Я так не слышал точно, поэтому, не дожидаясь, пока вернется слух, я поднялся на ноги — земля посыпалась с плеч и спины, направил автомат вниз, где клубилось чудовищное черно-коричневое облако пыли и дыма, и нажал на спуск, водя стволом из стороны в сторону. В ушах звенело, автомат совершенно беззвучно дергался в руках, я видел, как из своих ячеек палят остальные… Выпустив два магазина, я снял палец со спускового крючка.

Облако пыли медленно оседало — вот показались искореженные машины, тела солдат, усеявшие рыжую дорогу…

В ушах щелкнуло, и сквозь звон я услышал команду Радченко:

— Вниз! Забрать груз! На пулемете — прикрыть огнем!

Перевалившись через бруствер, я неуклюже ссыпался к дороге. Бойцы охраны, вымуштрованные Радченко, действовали не в пример более ловко — они двигались короткими перебежками, прячась за стволами деревьев, прикрывали друг друга. Я мимоходом отметил, что кора многих деревьев на "нашей" стороне была измочалена нашей же импровизированной "картечью" — вот тебе и "фугасы направленного действия"! Но чего еще ждать от примитивных поделок из ведер и гвоздей? Подумав, что могло бы быть с нами, если бы не ячейки, на дне которых мы укрывались от взрыва, я только судорожно вздохнул. Впрочем, все посторонние мысли как ветром сдуло, когда я подбежал к грузовику, в кузове которого видел ящики.

Взрывной волной машину снесло с дороги — а может, шофер, прежде чем его разорвало в клочья "картечью", судорожным предсмертным движением вывернул руль, и грузовик скатился на обочину. На машине не было живого места: кабина напоминала решето, доски кузова разбило в мелкую щепу, скаты свисали с осей лохмотьями лопнувшего воздушного шарика. Судьба сидевших в кузове солдат была столь же незавидной: далеко не все трупы были даже целыми. Как ни странно, сейчас это жуткое зрелище оставило меня совершенно равнодушным — словно все свое отвращение я оставил там, на берегу, где погиб Клушин.

Где же алмазы?

Где же груз?

В следующее мгновение я остолбенел: из-за лежащей на боку машины поднялся португальский солдат. Лицо — кровавая маска, на губах пузырится кровь, левая рука оторвана у запястья… Зато в правой он сжимал пистолет и медленно, рывками поднимал его, целясь мне в лоб.

Бах! — голова португальца дернулась, брызнув кровью, и он мешком упал на землю.

— Не теряемся, Александр Михайлович, не теряемся, — Радченко опустил руку с ТТ. — Этак он в вас бы дырку проделал, а нам это без надобности.

Говорил он быстро и без эмоций, просто констатируя факт. Прошел дальше:

— А вот и они! Алмазики…

У его ног лежали три небольших — полметра в длину, сантиметров двадцать в ширину и десять в высоту — ящика.

Старшина махнул рукой ближайшему бойцу — это оказался Гриша Кондратьев — и поднял первый ящик.

— Хм-м, а негусто здесь алмазов, — сказал старшина. — Ящик-то легкий совсем.

Я подхватил второй — "легкий", по словам старшины, он весил килограммов восемь. Я покачал его из стороны в сторону: было слышно, как алмазы шуршат по металлу, да и сквозь прорехи в парусиновой обшивке были видны посеченные "картечью" доски, между которыми тускло поблескивал металл. Понятно: запаянный металлический ящик, скорее всего цинковый, лежит в ящике деревянном, сверху парусина, в десятке мест облепленная сургучными печатями с неразборчивыми буквами и значками. Сколько может весить упаковка? Ну, килограмма четыре. Значит алмазов — тоже четыре кило. Итого в трех ящиках — 10–12. Или 50–60 тысяч карат. В самом деле, негусто. Много меньше, чем на прииске. Но…

— Но мы ж "караван" не ради алмазов громили, — сказал я старшине. — А ради того, чтобы враги всполошились, так? И вроде у нас получилось…

— Еще бы! Так чесанули, что ухи отлетели! А из наших-то — никого! Вот чудеса! — Кондратьев расплылся в улыбке. Потом потряс третьим ящичком, как погремушкой. — Гляди-ка, а этот и вовсе легкий — ну словно ничегошеньки в нем нету…

— Хватит ящики взвешивать, — махнул я рукой. — Уходить пора!

— В самом деле, — старшина передал Кондратьеву свой ящик. — Неси к машине, да скажи Мишке и Борьке, чтобы канистры сюда волокли. Поди, времени совсем мало осталось — а ну как кто взрывы слышал?

Я, забросив на плечо ящик, начал карабкаться на склон следом за Кондратьевым, но, конечно же, отстал. А наверху меня встретил белый, как смерть, Вейхштейн:

— Там… это…