Оторвав от раненого взгляд, сержант поспешно расстрелял второй диск, целясь уже не столь тщательно: внезапно пришел страх, что его убьют раньше, чем он успеет израсходовать третий. Немцы, повинуясь какой-то команде, начали швырять свои гранаты, и столбы разлетающейся земли поднялись почти вплотную к окопу. В ответ сержант кинул свою собственную. Стрелять теперь приходилось уже почти вслепую, широко поводя стволом.
Пулемет сухо щелкнул и умолк, выплюнув последний патрон, а из дыма на вершину уже набежали перекошенные фигуры в сером. Сержант успел перехватить автомат, когда сзади кто-то перепрыгнул через его окоп. Несколько уцелевших бойцов, стреляя, врезались в немцев, покатились с ними вниз. Хэкнув, он сам выпрыгнул из окопа, успев увидеть справа неподвижные тела наполовину засыпанных землей Сашки и какого-то еще бойца, а затем, стреляя в дым, побежал вниз по склону.
Из просвета в дыму на него выскочил высокий пехотинец в каске, но сержант успел вильнуть в сторону, влепив врагу откинутым прикладом в лицо. Тот свалился как подрубленный, запрокинув голову назад, и сержант, шарахнувшись еще дальше вбок, выстрелил в упавшего с вытянутых рук. Потом у появившейся спереди тени в руках запорхала сияющая желтая бабочка, и спустившаяся темнота наконец-то принесла покой усталому человеку.
Узел 4.0
– Жил-был у бабушки серенький козлик…
В кубрике стоящего на бочке линейного крейсера было занудно и лениво.
– Жил-был у бабушки серенький… такой, понимаешь, козлик…
На трехъярусных койках разлеглись матросы. Вечер, личное время. Можно писать письма, можно играть в шахматы, можно пойти в библиотеку и взять почитать что-нибудь.
– Бабушка козлика очень любила…
Немаленького роста матрос-артиллерист задумчиво поглаживал полоски на своем тельнике, побуркивая себе под нос.
– В лес за веревочку писать, понимаешь, водила…
Матросам было скучно. Не только, впрочем, матросам. Корабли почти всего Балтийского флота теперь базировались в датских портах, и только «тяжелая бригада» сидела в скучном Пиллау, как ушибленная подушкой. После нескольких месяцев напряженной, максимально похожей на настоящую войну да и граничащей с ней учебы, контраст был особенно разительным. Почти не ходили в море, почти не стреляли, сидели и ждали чего-то.
Сходы на берег вроде бывали, но куда подашься на вытянутых косах и в махоньком, изученном уже вдоль и поперек, очищенном от местного населения городке? Днем всякие разнообразные учения, политинформации, чистка пушечных стволов, иногда шлюпочные гонки с экипажами нескольких базирующихся в Пиллау тральщиков и сторожевиков или зашедшего на огонек эсминца, но это и всё.
– Ох-ох, что ж я маленьким не сдох?..
На косах морякам давали время от времени погулять, подбирая из песка янтарь, попинать мяч, покидать камешки в серое море. Приходил катер, забирал озябших, кутающихся в бушлаты, отвозил на корабль – к ужину и опостылевшей койке.
– Учум!
– У?
– Жалеешь, что в пехоте не остался?
Матросу было лень отвечать, но все же какое-то развлечение.
– Не, не жалею… – ответил он после некоторого колебания, вызванного раздумьями о том, стоит повыпендриваться или лень.
– А чо так? Все веселее было бы!
– Угу… Особенно по субботам…
– Чего?
– По субботам, говорю, веселее. – Он повернулся на бок, чтобы сверху лучше видеть лежащего на соседней койке собеседника. – Когда баня, пиво и танцы. И не в пехоте, а в морской пехоте, это разные вещи. – Матрос, которого назвали Учумом, шумно поскреб выпуклые мышцы груди. – Эх, погуляли мы… Неделю вшей кормишь в окопе, потом топаешь куда-нибудь, режешь проволоку ножиком, ползешь себе носом в грязюку… В часового ножом тычешь, потом из пулемета по тебе стреляют… Красота!
Матрос на соседней койке засмеялся.
– А тут, понимаешь, баня… Фельдшер тебя осматривает, кино кажут. Не, я свое отбегал… Буду снаряды таскать, раз такой здоровый вырос.
– А как же тебя отпустили с бережка-то?
– А я знаю? – развел руками Учум. – Приказ пришел: всех, кто с плавсостава еще жив остался, обратно на корабли. Хотя вроде самый кипеж пошел, матрос-то в обороне сидеть не любит…
В морской пехоте, конечно же, было значительно веселее. Морячков, собранных с погибших или недостроенных кораблей и с береговых служб, обмундировали в защитное, выдали винтовки и без всякой подготовки бросили в прорыв контратаковать. Рев атакующей в тельниках под расстегнутыми нараспашку бушлатами, в бескозырках вместо касок матросни, которая, выставив перед собой штыки и дико матерясь, неслась огромными прыжками вверх, на уставленную плюющими огнем пулеметами высоту, смел немцев не хуже реактивных снарядов.