Вариант дракона

В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление еще только зрело в душе, оформлялось, нужно было время, чтобы оно созрело окончательно, да, кроме того, я, честно говоря, не думал, что президент подпишет заявление "втемную", не вызвав меня, не переговорив, не узнав, в чем дело. Я во время встречи многое бы объяснил ему, постарался открыть глаза, но... Честно говоря, я не думал, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так, как со мною обошелся Ельцин. Он даже не позвонил, не спросил, в чем дело. А я-то считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.

- Ну что же, раз президент такое решение принял, значит, ему виднее, сказал я. Надо было покидать этот "гостеприимный" кабинет. - До свидания. Но вы, Николай Николаевич, совершаете ошибку...

Я уехал.

Это был еще один удар. Позже, уже лежа в больнице, я понял, что президент находился с этими людьми заодно - действует так, как скажет ему Татьяна, а значит - как скажет Березовский. Вот кто реально управлял в те минуты государством, вот кто совершал поступки, за которые в нормальном обществе положен приличный срок. Значит, напрасно я уповал на президента, как на последнюю свою надежду - он-де все поймет и все поправит. Ничего он бы не понял и ничего не поправил.

Но надежда тогда еще была жива, она вообще, по старой мудрой истине, умирает последней. Подавленный и словно бы выпотрошенный, выскобленный изнутри, я поехал в больницу, не ощущая ничего, кроме боли и какой-то странной внутренней усталости.

Тогда я еще не думал, не гадал, что вскоре начнется жесточайшее противостояние, что главная борьба еще впереди. Пока хотелось одного забыться. Отдохнуть. Может быть, по-настоящему выспаться. Хотя бы один разок за последние три с половиной года.

Волновало и то, что завтра, 3 февраля, в Генпрокуратуре должна состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не просто прокуроры. Это юридическая элита, великолепнейшие имена, блестящие практики. У писателей есть выражение, что литература - это штучный товар, а каждый творец, художник слова - это самостоятельный завод по производству штучного товара, так и российские прокуроры... Не подведет ли Чайка?

В общем, голова за завтрашний день болела здорово: все ли будет в порядке?

Но главный сюрприз ожидал меня вечером. По телевидению прошло короткое сообщение - естественно, с моим портретом на заставке, как это и положено у телевизионщиков: "Генеральный прокурор Скуратов подал заявление об отставке. Сегодня он госпитализирован в Центральную клиническую больницу".

Еще один удар. Безжалостный, кинжалом в спину, подлый. Удар, не только по мне лично - по всей прокурорской системе.

В Москву уже съехались мои коллеги со всей страны, сейчас они прослушали это сообщение... И что же? Это же завтра на коллегии будет твориться неведомо что!

Бордюжа и тут обманул меня, пообещав, что до того, пока не пройдет коллегия, ни одно слово о происходящем не дойдет до средств массовой информации. Не сдержал своего слова Николай Николаевич, не сдержал... Бог ему судья!

Прокуратура наконец-то начала становиться на ноги, поверила в свои силы, все знали, что есть генеральный Скуратов, (а в тридцати регионах я побывал лично), знали, что есть лидер... И прокуратура работала на лидера. И вот - ни лидера, ни Скуратова, нич-чего. Хотелось плакать, хотя совсем немужское это занятие - плакать. Но что было в тот момент, то было.

В прокуратуре, как мне потом рассказывали, царило не то чтобы уныние, - царило некое непонимание. Чайка прочитал доклад, обсуждение было скомкано.

Обстановка была бы совсем иной, если бы Бордюжа сдержал свое слово.

Мне в больницу позвонил Швыдкой, руководитель одного из главных российских телеканалов, позвонили Сванидзе и многие другие. Не позвонил, к сожалению, мой ученик - министр юстиции Крашенинников, человек, которого я почти всегда, особенно в неофициальной обстановке, называл Пашей. Увы!

Приезжал Пал Палыч, - так мы звали Бородина, - лучась улыбкой, доброжелательностью, еще чем-то, чему и названия нет, - пытался выяснить ситуацию с моим настроением и планами. Я же хотел прояснить вопрос насчет костюмов, которые совсем недавно пошил с его помощью. Приезд Пал Палыча, замечу, оставил впечатление этакого разведывательного визита. Приезжал Степашин, приезжали многие другие.

Позвонил Евгений Максимович Примаков. Человек умный, информированный, сам проработавший много лет в спецслужбе, он прекрасно понимал, что телефон прослушивается, поэтому не стал особенно распространяться и вести длительные душещипательные беседы. Он сказал:

- Юрий Ильич, надеюсь, вы не подумали, что я сдал вас?

- Нет!

- Выздоравливайте!

Звонок Примакова поддержал меня, премьер - тогда еще премьер - дал понять, что находится рядом со мною.