Варианты к «Анне Карениной»

Она хотѣла отдернуть свою руку отъ его влажной, съ большими надутыми жилами, руки, которая[1317] искала ее, но, видимо сдѣлавъ надъ собой усиліе, пожала его руку и съ полными слезъ глазами взглянула на него.

– Это отъ васъ зависитъ, – сказала Бетси, вставая. – Ну, прощайте, моя прелесть.

Она поцѣловала Анну и вышла. Алексѣй Александровичъ провожалъ ее.

– Прощайте, Алексѣй Александровичъ, еще разъ благодарю васъ, – сказала Бетси, остановившись въ маленькой гостиной и крѣпко пожимая ему руку. – Я посторонній человѣкъ, но я такъ люблю Анну и уважаю васъ, что я позволю себѣ совѣтъ. Примите его, Алексѣй есть олицетворенная честь, и онъ уѣзжаетъ.

– Благодарю васъ, Княгиня, за ваше участіе и совѣты; я привыкъ семейныя дѣла обдумывать и рѣшать самъ.

Онъ сказалъ это по привычкѣ съ достоинствомъ и тотчасъ же подумалъ,[1318] что какія бы онъ ни говорилъ слова, достоинства не могло быть въ его положеніи. И это онъ увидалъ по сдержанной, насмѣшливой улыбкѣ, съ которой Бетси взглянула на него послѣ его фразы.

Еще Бетси не успѣла выйти изъ комнаты, какъ Степанъ Аркадьичъ, сіяя свѣжестью, красотою и весельемъ лица, вошелъ въ комнату.

– А, Княгиня, вотъ пріятная встрѣча, – заговорилъ онъ, – а я былъ у васъ.

– Встрѣча на минутку, потому что я ѣду, – сказала Бетси, надѣвая перчатку.

– Что, Аннѣ лучше? Ну, слава Богу, – обратился онъ къ зятю. – Постойте, Княгиня, надѣвать перчатку, дайте поцѣловать вашу ручку. Ни за что я такъ не благодаренъ возвращенію старины въ модахъ, какъ цѣлованію рукъ. – Онъ поцѣловалъ руку Бетси. – Когда же увидимся?

– Вы не стоите, – отвѣчала Бетси улыбаясь.

И Степанъ Аркадьичъ, кокетничая съ Бетси, вышелъ съ нею провожать ее до кареты.

– Подите къ женѣ, не провожайте меня, – сказала Бетси Алексѣю Александровичу.

Алексѣй Александровичъ пошелъ къ женѣ. Она лежала, но, услыхавъ его шаги, поспѣшно встала и, отирая слезы,[1319] сѣла на прежнее мѣсто, испуганно глядя на него.

– Я очень благодаренъ вамъ за ваше довѣріе ко мнѣ, – кротко сказалъ Алексѣй Александровичъ,[1320] садясь подлѣ нея.

– И очень благодаренъ за ваше рѣшеніе; я тоже полагаю, что нѣтъ никакой надобности Графу Вронскому пріѣзжать сюда.

– Да я ужъ сказала, такъ что жъ повторять? – вдругъ съ раздраженіемъ, котораго она не успѣла удержать, сказала Анна.

«Никакой надобности, – подумала она, – пріѣзжать человѣку проститься съ той женщиной, которую онъ любитъ, для которой погубилъ себя, нѣтъ надобности видѣть своего ребенка отъ этой женщины – женщины, которая его одного любила и любитъ и которая не можетъ жить безъ него. Нѣтъ никакой надобности. Боже мой! Боже мой! зачѣмъ я не умерла и должна смотрѣть на ненавистнаго этаго великодушнаго человѣка». Она сжала руки и опустила блестящіе глаза на его руки съ напухшими жилами, которыя медленно потирали одна другую.

– Не будемъ никогда говорить объ этомъ, – прибавила она спокойнѣе.

– Мое одно желаніе состоитъ въ томъ, – треща пальцами, медленно началъ Алексѣй Александровичъ, – чтобы никогда не упоминать объ этомъ, и очень радъ видѣть…

– Что мое желаніе сходится съ вашимъ, – докончила она, звеня голосомъ, раздраженная теперь тѣмъ, что онъ такъ медленно говоритъ и что она знаетъ впередъ все, что онъ скажетъ.[1321]

– Да, – подтвердилъ онъ, – и Княгиня Тверская совершенно неумѣстно вмѣшивается въ самыя трудныя домашнія дѣла. То, что для нея кажется простымъ......

– Я ничему не вѣрю, что про нее говорятъ, – быстро сказала Анна, – я знаю, что она меня искренно любитъ.

Алексѣй Александровичъ вздохнулъ и помолчалъ. Она тревожно играла кистями халата, взглядывая на него съ тихой ненавистью и всѣми силами души желая только однаго – быть избавленной отъ его постылаго присутствія.

– А я послалъ сейчасъ за докторомъ, – сказалъ Алексѣй Александровичъ.

– Я здорова, зачѣмъ мнѣ доктора?

– Нѣтъ, маленькая кричитъ и, говорятъ, у кормилицы молока мало.

– Для чего же вы не позволили мнѣ кормить, когда я умоляла объ этомъ? Все равно (Алексѣй Александровичъ понялъ, что значило это все равно) онъ ребенокъ, а его уморятъ. – Она позвонила и велѣла принести ребенка. – Я просила кормить, мнѣ не позволили, а теперь попрекаютъ.

– Я не попрекаю…

– Ужъ одно, что этотъ ребенокъ здѣсь… Боже мой! зачѣмъ мы не умерли. – И она зарыдала. – Простите меня, я раздражена, я несправедлива,[1322] уйдите.

Алексѣй Александровичъ вышелъ и пошелъ въ кабинетъ.

«Нѣтъ, это не можетъ такъ оставаться,[1323] – сказалъ себѣ Алексѣй Александровичъ, – нѣтъ, христіанское чувство прощенія – это одна сторона дѣла; прощеніе успокоило меня, дало мнѣ опору, да. – Онъ старался увѣрить себя, что это такъ было. – Но что дѣлать, какъ продолжать жизнь – это другая сторона дѣла, и я ничего не знаю. Знаю только то, что такъ это оставаться не можетъ. Она ненавидитъ меня, я думаю, съ своимъ духовнымъ величіемъ. – Алексѣй Александровичъ съ грустью чувствовалъ, что это такъ. – Необходимо предоставить ей выборъ, необходимо знать ее всѣ мысли, которыя она, очевидно, не въ силахъ выразить. Необходимо написать ей и вызвать ее на откровенный отвѣтъ».