Варианты к «Анне Карениной»

«Чтожъ, это не онъ! Это не то! Гдѣ его голубые глаза, милая, робкая и нѣжная улыбка?» – была первая мысль Анны, когда она увидала свою пухлую, румяную дѣвочку съ черными агатовыми глазами и черными волосами. Она ждала видѣть Сережу. Она поцѣловала дѣвочку, отвѣчала Англичанкѣ, что она совсѣмъ здорова и что завтра уѣзжаютъ въ деревню, и вышла въ столовую почти въ одно и тоже время съ Грабе, котораго высокая фигура въ разстегнутомъ кителѣ съ бѣлымъ жилетомъ появилась въ двери.

– Вотъ это такъ, Анна Аркадьевна, – сказалъ онъ своимъ тихимъ, спокойнымъ голосомъ, относя это такъ къ легкой, энергической походкѣ, которой она вошла въ комнату, къ виду ея синихъ бантиковъ на черномъ платьѣ и въ особенности блестящимъ веселымъ на его взглядъ глазамъ, съ которыми она крѣпко, по своей привычкѣ, своей маленькой рукой пожала и потрясла большую костлявую и сухую руку.

– Все цвѣтетъ ужъ давно, я все ждалъ, когда вы распуститесь, какъ прошлаго года въ Воздвиженскомъ. Вотъ вижу, и вы нынче за ночь распустились.

– Однако я вижу, что вы не въ однихъ лошадяхъ и пикетѣ толкъ знаете, – отвѣчала она улыбаясь.

– Поживешь, всему научишься.

– Но что ваше дѣло? – спросила она.

Дѣло это былъ большой карточный долгъ Москвича, проигравшаго Грабе все свое состояніе, и долгъ, который Грабе пріѣхалъ въ Москву вытаскивать.

– Да clopin-clopant,[1744] – отвѣчалъ Грабе. – Получу ли, не получу, завтра надо ѣхать.

– И мы завтра ѣдемъ, – сказала она, – я послала записку Алексѣю.

За кофе, разговаривая о томъ и другомъ, Анна предложила Грабе ѣхать на цвѣточную выставку, куда она давно сбиралась.

– А потомъ поѣзжайте куда вамъ нужно, а къ обѣду пріѣзжайте. Алексѣй будетъ. Я ему такъ писала. А не будетъ, то постараюсь, чтобы вамъ не было со мной скучно.

– Я постараюсь, но мнѣ далеко ѣхать; если я не буду, вы меня извините, – отвѣчалъ Грабе, приглядываясь недовѣрчиво къ странной происшедшей въ ней перемѣнѣ.

«Что же это, она со мной кокетничаетъ, – подумалъ онъ. – Нѣтъ, матушка, – подумалъ, – укатали Бурку крутыя горки». Грабе никогда никому такъ не завидовалъ, какъ Вронскому, и признался ему въ томъ, что если бы не онъ, то онъ бы влюбился въ Анну. И Вронскій разсказалъ это когда то Аннѣ. Женщины никогда не забываютъ этаго, и теперь совершенно неожиданно для самой себя Анна вспомнила это и всѣ силы своей души положила на то, чтобы заставить высказаться Грабе. Щегольской экипажъ Вронскаго былъ поданъ, и Анна въ щегольскомъ туалетѣ съ Грабе поѣхала на выставку.[1745]

Начавшійся за кофеемъ разговоръ продолжался въ коляскѣ.[1746]

– Неужели же вамъ не жалко этаго мальчика, – спросила Анна про Г-на, котораго объигралъ Грабе.

– Никогда не спрашивалъ себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Все равно какъ на войнѣ не спрашиваешь, жалко или не жалко. Вѣдь мое все состояніе тутъ, – онъ показалъ на боковой карманъ, – и теперь я богатый человѣкъ, а нынче поѣду играть и, можетъ быть, выду нищимъ. Вѣдь кто со мной сядетъ, знаетъ, что у меня все состояніе на картѣ, и онъ хочетъ оставить меня безъ рубашки. Ну, и мы боремся, и въ этомъ-то удовольствіе.

– Удовольствіе!

– Не удовольствіе, а интересъ жизни. Надо во что нибудь играть. Въ лошадки, въ пикетъ.

– Но вѣдь это дурно.

– Я люблю дурное, – сказалъ онъ весело.

– Но я часто думаю о васъ, – сказала Анна. – Неужели вы никогда не любили?

Грабе засмѣялся.

– О, Господи, сколько разъ, но, понимаете, одному можно сѣсть въ карты, но такъ, чтобы всегда встать, когда придетъ время rendez-vous.[1747] A мнѣ можно любовью заниматься, но такъ, чтобы вечеромъ не опоздать къ партіи. Такъ и устраиваю.

– Нѣтъ, полноте. Вѣдь я знаю, что у васъ есть сердце. Любили ли вы такъ, чтобы все забыть?

Грабе нахмурился.

– Ну съ, Анна Аркадьевна, если было дѣло, то давно прошло и похоронено, и поднимать нечего.

– Разскажите мнѣ.

– Да, право, нечего разсказывать. Похоронено.