Варианты к «Анне Карениной»

– А часто бываетъ, говорятъ, что хоронятъ живыхъ мертвецовъ, – сказала она, и такая тонкая и ласковая улыбка заиграла на концахъ ея губъ, и такой странный, вызывающiй блескъ былъ въ искоса смотрѣвшемъ на него глазѣ, что онъ смутился. Какъ онъ не опытенъ былъ, по его словамъ, въ женской любви, онъ видѣлъ, что она кокетничаетъ съ нимъ, что она хочетъ вызвать его. Но для Грабе, любившаго порокъ и развратъ, нарочно дѣлавшаго все то, что ему называли порочнымъ и гадкимъ, не было даже и тѣни сомнѣнія въ томъ, какъ ему поступить съ женой или все равно что съ женой товарища. Если бы ему сказали ............. и убить потомъ, то онъ бы непремѣнно постарался испробовать это удовольствіе; но взойти въ связь съ женой товарища, несмотря на то, что онъ самъ признавался себѣ, что былъ влюбленъ въ нее, для него было невозможно, какъ невозможно взлетѣть на воздухъ, и потому онъ только поморщился, и его лицо приняло то самое выраженіе, которое оно имѣло, когда партнеръ хотѣлъ присчитать на него, – непріятное и страшно холодное, твердое и насмѣшливое. Онъ ее поправилъ также, какъ если бы она хотѣла записать на него лишнее.[1748] Но ему жалко было ее, какъ ему бы жалко было неопытнаго и честнаго игрока, который нечаянно приписалъ лишнее, но надо было поправить.

– Если бы я сталъ разсказывать, то ужъ не вамъ – сказалъ онъ.

– Отчего?

И она обернулась къ нему, блеснувъ на него глазами, и улыбнулась; но въ туже минуту она увидала его лицо, и ей такъ стало стыдно за себя, что она все въ мірѣ отдала бы за то, чтобы воротить назадъ всѣ эти слова и улыбки; она знала впередъ все, что онъ скажетъ; но нельзя было остановить его, потому что, останавливаясь, она бы показала, что признаетъ свою ошибку. Можетъ быть, еще пройдетъ незамѣченнымъ. Но онъ не оставилъ этаго незамѣченнымъ; съ лицомъ, съ которымъ онъ смарывалъ лишнее, на него записанное, онъ сказалъ спокойнымъ, тонкимъ голосомъ, не глядя на нее:

– Не оттого, что вы думаете, Анна Аркадьевна, а оттого, что вы для меня все равно что жена моего друга и товарища.

– Да, почти все равно что жена, – подхватила она, краснѣя за то, что она сказала прежде, но ухватываясь за эти его слова, какъ будто они оскорбляли ее.

– Отчего же? Я на васъ смотрю болѣе, въ тысячу разъ болѣе какъ на жену Алексѣя, чѣмъ если бы онъ 20 разъ былъ перевѣнчанъ съ вами, – отвѣчалъ Грабе теперь уже спокойнымъ тономъ, какъ бы говоря: «теперь счеты въ порядкѣ, продолжаемъ играть».

– Ну, оставимъ это, – поспѣшно сказала Анна, стараясь перемѣнить разговоръ и заглушить чувство нетолько стыда, но и разочарованья въ томъ, что она не можетъ уже нравиться, которое тяжелымъ гнетомъ легло ей на сердцѣ. – Ну, оставимъ это. Я говорила, что мы, женщины, никогда не поймемъ вашихъ мужскихъ страстей внѣ нашей сферы.

– Какже не понять, Анна Аркадьевна? У каждаго изъ насъ, кромѣ женскаго міра, есть какая-нибудь страсть, и такая, безъ которой жизнь не въ жизнь. И этихъ страстей много разныхъ.

– Ну, какая же[1749] у Алексѣя? Лошади?

– Да, и лошади, – продолжалъ Грабе, совсѣмъ успокоившись и развеселившись, – но у него одна была страсть, онъ скрывалъ ее; но я знаю, это въ крови. И братъ его тоже. Какъ вамъ это сказать. Онъ бы разозлился, еслибъ я ему сказалъ. Но это такъ – дворъ, почести, честолюбіе. Я замѣтилъ, – началъ было Грабе, но тутъ только замѣтилъ, какъ неловко было говорить объ этомъ при ней, которая могла упрекать себя въ томъ, что она погубила всѣ его честолюбивые планы. Онъ замѣтилъ это по ея быстрому, серьезному взгляду и молчанію и остановился. – Однако много народа уже собралось, – сказалъ онъ.

Анна ничего не отвѣчала, и Грабе замѣтилъ, что лицо ея странно задумчиво. Она какъ будто забыла совсѣмъ, гдѣ она, когда коляска остановилась у подъѣзда экзерсисъгауза, гдѣ была устроена выставка.

–