Варианты к «Анне Карениной»

«[Дѣвуш]ка съ картонкой, эта женщи[на] въ голубомъ. И тѣ двѣ и эти мущины [?] черный рой около нихъ, почти [?] – думала она, – изъ десяти девять здѣсь [зан]ятые одними гадкими чувствами, [га]дко смотрѣть на нихъ. Оттого гадко, [о]тъ того я знаю это, что сама тѣмъ же занята». Мущина поклонился ей у Никитскихъ воротъ. Когда она уже проѣхала, она вспомнила, что это былъ мужъ Аннушки. «Наши паразиты», подумала она, вспомнивъ, какъ все это семейство понемногу пристроивалось около нихъ и какая странная семейная жизнь была Аннушки. Прежде она никогда не думала объ этомъ, но теперь живо поняла, что Аннушка съ мужемъ не жила, а готовилась жить, наживая деньги по паразитски, выбирая сокъ изъ нихъ. «А все таки она душевно мне сказала: молитесь Богу», вспомнила Анна и, вспомнивъ свой отчаянный призывъ, на который такъ отвѣтила Аннушка, она удивилась, но не стала вспоминать, что привело ее въ это состояніе. «Она сказала: молитесь Богу. И какъ часто это говорятъ. И какъ мало это имѣетъ смысла». Анна вспомнила, какъ она по дѣтски молилась Богу, потомъ какъ Алексѣй Александровичъ и Лидія Ивановна нарушили ея дѣтское отношеніе къ молитвѣ, какъ она пыталась войти въ ихъ духъ и не могла и какъ она потомъ при связи съ Вронскимъ откинула это и какъ потомъ въ разговорахъ [съ] братомъ, съ Вронскимъ, съ Воркуевымъ еще [нед]авно послѣ чтенія Ренана ей ясно стало, [ка]кой это былъ смѣшной, ненужный обманъ. Вся жизнь ея была теперь любовь къ нему. «Къ чему же тутъ былъ Богъ?» подумала она, и, чувствуя, что она приближается опять къ той области, отъ которой она ушла, она тотчасъ же обратила вниманіе на извощика, обливавшаго водою блестящія колеса пролетки. «Точно онъ не запачкаетъ ихъ сейчасъ же, но ему надо прельстить красотою своего экипажа и, можетъ быть, чтобъ и заниматься чѣмъ нибудь. Мы всѣ ищемъ, чѣмъ бы занять время, только бы не [думать] о томъ, что страшно. Такъ [я] ѣду теперь къ Долли, чтобы не думать. А что мнѣ нужно отъ Долли? Ничего. Спросить, не пол[учила] ли она извѣстій отъ Стивы. Но это [только] предлогъ. Мнѣ не нужно этаго».

И [она] стала думать о Долли. Она поняла [те]перь такъ, какъ никогда не пони[мала] прежде. Всѣ закоулки ея души ей [были] теперь видны въ томъ холодномъ [прон]зительномъ свѣтѣ, въ которомъ [она] видѣла теперь все. Эта ясность [пони]манія доставляла ей большое на[слаж]деніе. Ясность эта не размя[гчала] ее, а, напротивъ, ожесточая ее, доставляла ей успокоеніе… Она теперь видѣла Долли со всѣми подробностями ея физическихъ и нравственныхъ свойствъ, видѣла всѣ закоулки ея души. «Она притворяется теперь, что любитъ свое положеніе, – думала она про нее, – но она ненавидитъ это положеніе и завидуетъ мнѣ. Она дѣлаетъ что можетъ, пользуется своимъ положеніемъ заброшенной, несчастной жены, трудящейся для семьи, и носитъ этотъ ореолъ какъ можно больше къ лицу. Она и любитъ меня немножко, и боится, какъ чего то страшнаго, и завидуетъ, и рада случаю показать мнѣ свою твердость дружбы. Но это неискренно. Какая дружба, когда пятеро дѣтей и несчастная страсть къ мужу, которая душитъ ее. Она занята собой, какъ и всѣ мы. Всѣ мы заброшены на этотъ свѣтъ, зачѣмъ то каждый [самъ на] себя съ своей запутанностью ду[шевной], страданіями и смертью нако[нецъ], и всѣ мы притворяемся, что вѣримъ, любимъ, жертвуемъ. А ничему не вѣримъ кромѣ того, что больно или радостно. Ничего не любимъ кромѣ себя и своихъ страстей и ничѣмъ никогда не жертвуемъ».

Какъ будто пользуясь тѣмъ пронзительнымъ свѣтомъ, который освѣщалъ все ей теперь, она съ необыкновенной быстротой переносила свои мысли съ однаго предмета на другой. Въ это время какъ она думала о Долли, она успѣла подумать объ чувствахъ старичка извощика, котораго чуть не задавилъ Ѳедоръ съ его клячей и которому Петръ же погрозилъ, сомнѣваясь въ его виновности, и о Яшвинѣ, недовольномъ тѣмъ, что Пѣ[вцовъ], проигравшій все свое состояніе, не платилъ, [потому что] у него нѣтъ.

* № 190 (рук. № 101).

ЭПИЛОГЪ.