Варианты Морозова. Стеклянная стена

Она была маленького роста, тогда еще совсем молодая, тридцати пяти лет от роду. Наверно, она, говоря о сыне, сетовала и на свою судьбу, нелепо распорядившуюся жить в Старобельске, к чему мать не была готова. Она не любила родителей мужа. Свекор был злой старик, а свекровь казалась насквозь фальшивой со своими ласковыми словечками и желаниями всем сделать добро. Привыкшая к самостоятельной жизни, к своей квартире, к своим подругам, таким же, как и она, женам горных инженеров, мать оказалась в чужом доме, где ее ждало глухое будущее. Переезд вырвал ее из привычного круга. В Старобельске она ничего не могла, не умела и не хотела. Здесь можно было умирать, но не жить. Здесь все было отвратительно, и прежде всего был отвратителен ее безвольный муж, пишущий никчемные рассказы, чтобы не замечать, что делается вокруг, не замечать ее страха, растерянности бабки и молчаливого презрения сына. Она не могла смириться с тем, что для нее уже все кончено. И она была постоянно раздражена, слезлива, неприятна, как всякий бестолково суетящийся человек.

Обняв Костю, она не думала, что делает это для того, чтобы оторвать его от бабушки, а между тем обнимала сына именно для этого. Но что ей оставалось?

— Ну, мама, — укоризненно сказал Костя. — Никто мою жизнь не сломает. Я не маленький.

Он отстранился от нее. Он не мог понять, чего от него хотят, и чувствовал лишь одну несвободу, на которую его обрекали родители своим жалким состоянием. Они порывались его жалеть, потом поучали, потом ссорились друг с другом; он был для них вещью в каком-то неподвижном мире мертвых вещей.

«Надо скорее бежать к Вере», — промелькнуло у Кости.

— Иди сюда! — строго сказал ему отец. — Мать дело говорит: сперва поужинай.

— Меня ждет товарищ, — угрюмо произнес Костя.

— Ты попроси папу, — сказала бабушка. — Попроси, Костик. Он тебя отпустит.

Она подсказывала ему выход, и отец с надеждой улыбнулся, глядя на сына своими виноватыми глазами.

Костя молчал.

— Попроси, Костик, — повторила бабушка.

Возможность примирения уже витала в комнате, и все смотрели на Костю, объединенные наконец-то одним желанием.

Прерывисто жужжала севшая на липучку муха.

Костя медленно подошел к столу, сел и опустил на колени газетный сверток. «Крокодил!» — подумал он об отце.

Семья ужинала в молчании, лишь слышался стук вилок и гневное жевание деда.

«Она уже ушла, — сказал себе Костя. — Завтра она уезжает».

— Спасибо, я уже наелся, — тихо произнес он.

Мать вздохнула, выразительно поглядела на Петра Григорьевича и покачала головой.

— Ну иди, — поспешно сказала бабушка.

— Постой, — вымолвил отец.

— Ничего, иди-иди, — улыбнулась бабушка. — Я здесь главная.

— У Константина есть родители! — заметила мать.

Однако Костя не слышал остального разговора, он вылетел из комнаты.

Он испытывал унижение и тоску. Он жаждал освободиться от всех. От родителей, Старобельска, своей беспомощности.

Он мчался навстречу своей прекрасной несвободе по имени Вера, невысокой, сероглазой, в льняном платье с малиновой вышивкой на груди. Бежал, переходил на шаг, снова бежал, и по песчаной пыли, устилающей улицу, летела длинная легкая тень.

…В дверь позвонили, Морозов открыл не спрашивая, увидел Людмилу.

— К нам едет ревизор! — засмеялась она безмятежно, целуя его в щеку. — Сейчас поедем за город… Прекрасное общество, оригинальные люди, незачем тебе киснуть, связи, пора выходить в люди, где твой светлый костюм, не смотри на меня букой, не люблю, когда так смотришь…

Она захлопнула дверь и, не переставая говорить, повернула Морозова, подтолкнула его в спину и привела в комнату к платяному шкафу.

— Прими душ, уже успел? Умойся и причешись, внизу машина, ты какой-то сонный, я без тебя отказалась ехать, а тебе, я вижу, это безразлично, странный мужчина, на работе нормально?

Людмила выхватила из шкафа плечики с костюмом и кинула на спинку стула.

— Я никуда не поеду, — сказал Морозов.

— Бесстыдник, он не поедет! Это твой золотой шанс после «Ихтиандра», — она расстегивала на нем рубаху, и от нее исходило что-то волнующее.

Морозов хотел оттолкнуть Людмилу, но она поймала его руку, расстегнула манжету и взялась за вторую.

— Все равно поедешь без меня, — сказал он. — Не будешь же меня силком тащить.

— И потащу! — ответила она. — Не сомневайся.

— Я не… — начал Морозов.

— Не поедешь? Уже слышала. Скажи что-нибудь новое. Брюки наденешь самостоятельно?.. О, это что за фотка? — Людмила заметила на столе разорванную фотографию, сложила половинки. — А, Верочка!.. Между прочим, она может быть на той даче.

— На какой даче?

— Той, куда мы собирались, бесстыдник окаянный! — Она оставила фотографию и, не обнаружив беспокойства и ревности, снова принялась подгонять своего милого: — Скорее, ждут, она приехала, у нее мать заболела.

— У кого заболела?

— У Верочки, у кого же еще, я встретила Сережу Литвина, она лежит у них в клинике с опухолью, говорят, доброкачественная.

Морозов внимательно смотрел на нее.

Вера в льняном платье с малиновой вышивкой на груди.