Варианты Морозова. Стеклянная стена

Медсестра снова оттолкнула его ладонь. Она остановилась, ее верхняя губа приподнялась и лицо злобно напряглось.

— Все равно я тебя научу быть счастливой, — весело сказал Павлович. Но она отошла от него. В эти минуты в медсестре, никогда не умевшей уважать в себе женщину, случилось открытие.

Она впервые провожала мужчин на опасное дело, впервые ждала их возвращения и впервые радовалась, увидев их невредимыми. Она хотела защитить чужую жизнь. И в этом, именно в этом, она ощутила неведомую доныне свою ценность. «Я не случайна на земле», — поняла медсестра, и ее сердце, бившееся без любви ровно и сильно, сжалось в тоске по людям. Ее должны были любить! Почему до сих пор ее не полюбили?

И вот тут-то она была оскорблена фамильярным, бесстыдным обращением Павловича, ее оттолкнули, и она гордо отошла прочь.

— Вы куда? — попытался ее остановить Ипполитов. — Вы нам помогли. — Он улыбнулся и обнажил свои железные зубы.

Морозов посмотрел на нее. Эта девушка, безропотно растворившаяся в своем материальном существовании, могла быть для кого-то тем же, чем была для него Вера, — могла и, должно быть, не заметила этого. Вера тоже не заметила. И теперь незачем искать виноватых. Есть ли смысл обнаружить виноватым неизвестного бедного человека?

Морозов, не останавливаясь, шел дальше. Ипполитов задержался с медсестрой, — наверное, извинялся за Павловича, но что же он мог сказать? Людям часто не о чем говорить друг с другом, потому что они боятся говорить о жизни серьезно, им просто нечего о ней сказать, и они обмениваются пошлыми фразами, демонстрируя некую функцию общения. Вот сейчас Ипполитову захотелось выразить свою душевность, и он в этом искренен, и слова у него найдутся, но только девчонка не дождется от него правды. Утешения и извинения нужны одному Ипполитову, чтобы не омрачать чужой обидой своего чувства победителя.

Морозов оглянулся. Ипполитов держал руку на ее плече и что-то сердечно говорил, наклонив седую голову.

Тень бегущего облака промелькнула по глинистой дороге, накрыла пыльные кустики полыни и желтые осенние одуванчики, пробившиеся в последний раз на территории будущей шахты. Морозов улыбнулся: он случайно попал на спасательные работы «Ихтиандра», и у него быстро наступило отрезвление. Он слетал с круга.

Ему осталось завершить прощание и объявить о своей капитуляции с полным объяснением ее причин, чтобы о нем не думали плохо. Это даже не капитуляция, это юность прошла, и перед ним простирался новый океан, по которому надо плыть в одиночку. «Ихтиандр» умер, а океан бессмертен.

Когда-то они вырвались из клетки здравого смысла, отвергли маленькие роли, которые им предлагали в бесконечном спектакле, теперь же надо было вернуться к началу.

И Морозов не стал торопиться уезжать, хотя его машина уже была отремонтирована.

Появился главный инженер Кулешов, по-прежнему мрачный. Сейчас он был уже не в брезентовой куртке, а в обычном клетчатом пиджаке со значком киевского «Динамо» в петличке. Кулешов пожал руки подводникам, сказал четыре раза одно и то же:

— От всего сердца.

Трудно было понять, почему он так замкнут, то ли это была обычная забитость производственника, то ли следствие сегодняшних волнений, то ли экономное расходование эмоций, присущее современному человеку. Кулешов еще сказал про обед и настроился идти прочь. Но Дятлов ловко придержал его, приговаривая: «Два вопроса для наших читателей, очень прошу», и попытка Кулешова отодвинуться от корреспондента ни к чему не привела. Дятлов не отцепился, даже прикрикнул:

— Да что вы пятитесь, ей-богу!

— Слушаю вас, — усмехнулся Кулешов. — Только прошу короче.

— Сколько вам лет?

— Тридцать два. А зачем это?

— Тридцать два, — повторил газетчик и записал в блокноте. — Вы кажетесь старше своих лет… Вы что-нибудь знаете о работе аквалангистов в шахтах?

— Нет, ничего… — Кулешов жестко взглянул на Дятлова, сросшиеся брови пригнулись к переносице. — Вы это не записывайте! За сегодняшнее мне в тресте объявляют выговор. Я не имел права привлекать непрофессионалов. Уголовная ответственность.

— Э, — сказал Дятлов и почесал свой курносый нос. — Вы же не маленький. Выговор вкатят, зато премируют месячным окладом.

— Это несерьезный разговор, — отмахнулся Кулешов. — Еще будут вопросы?

— Экономический эффект?

— Сто тысяч рублей.

— Вот видите! — ободряюще посмеялся Дятлов, пытаясь взять бездумный тон оптимизма.

Кулешов промолчал.

— Ну не тяни резину! — громко вмешался Павлович. — Жрать охота! Идем, Миша, а то твои столовские черти опять разбегутся, — он крепко хлопнул Кулешова по плечу, и тот ошалело сверкнул глазами от обиды и неожиданности.