Варианты Морозова

Тот, кто сажал эти клены, уже лежал в песчанистой земле на старобельском кладбище, и, должно быть, сейчас над ним тоже кружились зеленые и желтые листья.

— Костя! — тихо позвали его.

— Да, Вера, — сказал он. — Где ты?

— Ты слышишь меня?

— Слышу. Где ты, Вера? Я хотел ехать к тебе…

— Я далеко, Костя. Не надо ехать. Выигрывают только безоглядные мужчины. В любви женщина ничего не решает, ты это знаешь, Костя?

— А кто решает, Вера?

Шумел в кленах ветер, а странный разговор больше не продолжался. «Какая глупость! — сказал себе Морозов. — Разве у меня нет серьезного дела?»

Он встал со скамейки и пошел по двору, вспоминая, что там внизу, где стоят дома из белого кирпича, когда-то были огороды, в которых росли зеленый лук, редиска, картошка, петрушка и укроп; за огородами прежде была Семеновка, откуда набегали мальчишки во главе с корейцем Муном (кто-то говорил, кто Муна завалило в шахте, но в это не верилось, — он должен был остаться со своим поселком); теперь двор стал меньше: часть отняли для здания областной прокуратуры и автомобильного проезда… Морозов даже не помнил, в каком году выкорчевали несколько рядов деревьев. Тогда он не обращал внимания на такие перемены. Но если бы обращал, мог ли что-то изменить?

В том-то и вопрос. Не лучше ли отвести глаза, когда ты бессилен? Не лучше ли скрыться под маской равнодушия и сохранить энергию для реального дела, а не для иллюзий? Можно не отвечать, Константин Петрович. Ответ только один: нет!

Нынешним ветреным холодным вечером Морозов решил перед кем-то исповедаться. Хотя бы перед собой, небом или кленами, все равно перед кем, лишь бы определить точные нравственные границы своей жизни.

В конце концов Морозов понял, что он избегает прямого столкновения с Рымкевичем. В этой мысли таился вызов всей его философии, позволившей отказаться от мести и от использования старика в корыстных целях. Эта мысль проломила с трудом построенную крепость и сделала жалкой нынешнее сопротивление Константина желанию Зимина заигрывать с Рымкевичем. Разве не утешение слабосильному — отказ от единоборства под флагом миротворчества? А он был именно слабосильным героем, который пытался скрыть это в умствованиях о нравственной чистоте. Что это было, как не попытка уклониться от жизни, подменив жизнь рассуждениями о ней? Это очень удобно — послать все проблемы к черту, выйти из игры, как он вышел из «Ихтиандра», и остаться незапятнанным холодным наблюдателем.

В тот вечер Зимин приехал к Морозову, и они отправились домой к Рымкевичу. Это произошло с твердой логичностью, поразившей Константина, словно встреча была давно предопределена.

Зимин был малословен.

— Пошли, — сказал он, не объяснив направления.

Садясь в «Запорожец», Зимин с силой хлопнул дверцей, и кузов маленькой машины вздрогнул. Морозов усмехнулся и покосился вправо.

— Извини, — буркнул Зимин.

Это были его первые слова, произнесенные после того, как они спустились по лестнице во двор. Константин включил фары, и дальний свет устремился на беловатые качающиеся кусты, за которыми начинались бывшие огороды (там стояли типовые дома с горящими окнами).

В кабине от приборного щитка исходило слабое свечение.

— Где он живет? — спросил Морозов.

— На бульваре Пушкина, за драмтеатром… У тебя здесь уютно. Сколько она стоит?

Морозов промолчал, хотя вопросом о «Запорожце» Зимин, по-видимому, предлагал помириться.

— Тяжелый ты мужик, — полуобиженно-полураздраженно сказал Зимин.

— Возможно.

Зимин вздохнул и, когда выехали со двора, продолжал новым тоном:

— Значит, он просто твой благодетель-инкогнито?

— Он мелкая душонка, — ответил Морозов. — Сегодня вы в этом убедитесь.

— Ну, положим, я тоже его знаю! — оживляясь, возразил Зимин. — Он работник, каких надо поискать.

— Он мелкая душонка. Боюсь, сегодня вы ничего не добьетесь, но рискуете потерять…

— Нет, я все-таки пойду с тобой.

— Идите. Дело ваше.

Зимин расслабился, засунул руку за спинку, сиденье заскрипело. Он что-то пощупал в кармане чехла и спросил:

— Что ты тут возишь?

— Где? — повернулся Морозов. — Термос.

— По-моему, ты неправильно думаешь о нем. Я думаю, когда он умрет, его будут хоронить с военным оркестром по высшему разряду.

— Я уже ничего не думаю, — сказал Морозов. — Я просто знаю.

…Рымкевич, увидев их, на мгновение прикрыл глаза тяжелыми складчатыми веками, отчего его лицо замерло в скорбном выражении. Тут же глаза открылись, блеснули льдистыми белками, и неживая маска старческих черт сразу ожила.

— Все-таки настигли меня! — вымолвил он с легкой иронией созвучной каким-то его тревогам.

И Морозов подумал: неужели старик ждет расплаты? Однако почему он стремился к ней, какая тоска гнала его на суд? А может, он хотел не суда, но хотел укрепиться в своем зле, сотворенном больше двадцати лет назад отцу Константина, ибо стоило убедиться теперь в слабости ветви, чтобы решить о бессилии самого древа?

Рымкевич протянул Морозову узкую длинную ладонь:

— Здравствуй, Петр.

Морозов не принял его руки.

— Его зовут Константин, — сказал Зимин.