Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии

Можно смириться и ждать наступления «подлинной жизни». В этом случае мечта «Стану взрослым – куплю себе велосипед» – может осуществиться, когда велосипед будет уже не нужен. Но я думаю, что наиболее типичная трансформация образа мира – «вся жизнь – учеба». Молодой человек привыкает к роли «вечного ученика», а жизнь превращается в подготовку к ней и ожидание прибытия поезда по расписанию. Тип вечного студента, способного ученика, который легко входит в роль послушного подмастерья, помощника, но, овладев началами, меняет место работы или учебное заведение, – очень распространен. «Время целокупно, а то, что будет – только обещанье» (О. Мандельштам). Вся жизнь превращается в поиск, обусловленный страхом начать «подлинную жизнь». Человек превращается в обещание стать кем-то. Но это обещание, как и большинство других, не выполняется.

Хуже, когда человек настолько травмирован ожиданиями «настоящей жизни», что жизнь становится для него тягостной. Он чувствует себя, как заключенный в одиночке, отсчитывающий дни и часы до освобождения. Сегодняшний день тягостен, потому что неполноценен. Где-то в другом месте другие люди живут настоящей жизнью, а он довольствуется суррогатом.

Значение имеет только будущее, а настоящее должно миновать как можно быстрее. И события, этапы жизни мелькают, как километровые столбы в окне экспресса. Достижение конца каждого этапа не приводит к снятию напряжения, ибо за ним еще один этап, и кажется, что дорога уходит в бесконечность. Накопленный опыт «тренировочной жизни» оказался неадекватно перенесенным на «жизнь настоящую». Те, кто спешил стать большим и сильным, быстрее повзрослеть и прикоснуться к «настоящему делу», те, кто воспринимал учебу в вузе как неизбежное зло, вынужденную отсрочку перед вступлением в «большой мир», продолжают в дальнейшем прыгать по лестнице целей. Но это – лестница в небо, за вершиной – пропасть.

На чем основана субъективная модель мира, в которой жизнь расценивается как подготовка к ней? Мне кажется – на гипертрофии способности человека строить определенный прогноз и идеальные планы будущего.

На гипертрофии неконтролируемой человеческой агрессивности произрастает война как деятельность по самоуничтожению человека. Эсхатологические религии, учения, обещающие своим адептам рай за пределами времени земной жизни, произрастают на почве неоправданного оптимизма и гипертрофированной способности человека к дальнему прогнозу и стремлении к индивидуальному бессмертию. Земная жизнь, единственная и неповторимая, рассматривается как юдоль страданий, как подготовка к иной жизни, более совершенной, войти в которую достойны не все, а лишь избранные.

Христианин готовит себя не к смерти, а к райской жизни за пределами жизни земной, которая рассматривается как не подлинная, не настоящая, а предшествующая жизни грядущей. Потому идеалом становится терпение и страдание, ибо нельзя иначе отнестись к земной жизни, которая – лишь прихожая, а за ней прекрасные залы райского блаженства.

Такая трактовка индивидуального бытия предрасполагает человека завершить свою земную, грешную жизнь как можно раньше – «экстерном». Модус земной жизни как предисловия, подготовки к истинной жизни – основа для отрицания необходимости своей жизни вообще. Нет лучшего психологического обоснования для самоубийства, ибо в христианстве только смерть отделяет «жизнь предварительную» от «жизни настоящей» – в райских кущах. Прекращая свою жизнь, мы завершаем подготовительную ступень.

Поэтому христианство отрицает право на самоубийство, поэтому отцы Церкви извергают инвективы, осуждающие людей, решившихся на последний акт отчаяния, ибо это явно вытекает из сути христианского подхода к жизни.

Самоубийц хоронили за пределами церковной кладбищенской ограды, обоснованием служили упреки в присвоении ими божественного права даровать и отнимать жизнь. Только Бог имеет право творить и уничтожать тварные существа. Считать себя равным Богу есть высшая гордыня, осуждаемая Церковью. Ощущение и осознание единственности жизни повышает требования к ней и себе, возрастает оценка значения своего существования «здесь и сейчас».

Но давление этой реальности на индивидуальную психику настолько велико, что оно ведет к трагическому мировосприятию. Жажда бессмертия стихийна и неосознанна. Ее корни в крайней ограниченности времени, отпущенного природой на индивидуальную человеческую жизнь, по сравнению с огромными ресурсами для творчества, заложенными природой и обществом в человеке. Давление этих ресурсов сковано стальной оболочкой возможностей, которые предоставляет индивиду мир.

Время, отведенное природой на биологическое взросление, а обществом – на образование и социализацию индивида, велико по сравнению с краткой жизнью. Образом любого человека становится космонавт первого поколения, который тратит большую часть жизни на подготовку к единственному полету.