Вариации для темной струны

Потом наступил вечер и как гром среди ясного неба появился седовласый генерал. Конечно, рыцарь теперь уже не был нужен. Уже умолкли колокола, погасли свечи, и замолчал Бетховен… За столом генерал сидел рядом с нами. Напротив нас — костлявая с короной и золотым Лорнетом. Я даже не помню, что мы ели, кажется мясо раков. На десерт принесли торт со взбитыми сливками. Я даже не прикоснулся к нему. Костлявая затрясла головой и голосом, полным недовольства и гнева, спросила почему я не ем. Отец ответил, что я не ем потому, что не голоден… Когда же у нее из кончиков костлявых пальцев выпал лорнет и ее глаза впились в нас, я все понял… Это была настоящая живая смерть среди нас, она ходила за мной, стояла за мной, ела рядом со мной, сидела около меня, смотрела на меня и разговаривала. Ее тень не могла полностью закрыть этот край, где она находилась, но зато эта тень ложилась на всех сидящих за столом. Я чувствовал, что ее ненавидят все, так же как отец, что всем противен ее тусклый взгляд, хотя она и смотрела через лорнет из червонного золота… Прежде чем мы встали, она сказала каждому несколько слов на таком немецком языке, на каком здесь никто не говорит. Ей ответил седовласый генерал.

— Ваша светлость, — сказал он, вынимая монокль, и голос у него даже ни чуточки не дрожал, — пока над нами— чистое небо. Еще солнце светит у нас над головой. Что написано, то действует…

Она притворилась, как старая лошадь, а на другом конце стола, рядом с испанской гувернанткой, самый младший из мальчишек давился. Тортом из взбитых сливок…

На другой день, когда сумрак начал опускаться на большое черное здание и его угловые башни, и на близкие, покрытые лесом долины, и на далекие вершины Альп, где весь год держится снег, мы уезжали. Тети и старшие двоюродные сестры были приветливыми, и некоторые из них поцеловали меня. Гини мне подал руку, лицо его было уже не таким холодным и мрачным, как при встрече в парке. Он сказал мне, что я выдержал это. Что я выдержал, несмотря на то, что не следовало так часто оборачиваться, но ничего… Он был все же добрый, мой кузен Гини. Мужчины были вежливы. Я уловил один особенный взгляд. Он был мягкий, задумчивый, почти сочувственный. Он был направлен куда-то возле моих глаз и принадлежал рыцарю, седовласому генералу с моноклем.

Мы опять ехали целую ночь. Мать не разговаривала, задумчиво, неподвижно глядела в окно, хотя за ним ничего не было видно, кроме дождя горящих красных искр, падающего на землю. Руженка ела пирожные, пила вино, чай и тоже глядела в окно, хотя в нем ничего не было видно, кроме отражения нашего купе. Отец читал иностранную газету. Затем неожиданно встал, подошел к окну, за которым падали горящие красные искры, и мне показалось, что-то сказал. Сказал, что там, откуда мы едем, пока еще все в порядке. Что там действительно солнце еще светит. Что он разделяет опасения того придворного советника, который говорил речь. О собирающихся тучах, несчастье, унижении и, не дай бог, войне. Чтобы этого у них не случилось, как случилось уже четыре года назад там.

И прежде чем я мог поразмыслить над этим словом «там», которое отец иногда произносил и, наверное, имел в виду, как говорили Гини и Руженка, «коричневый ад», он сказал фразу, в которой я не понял ничего больше, чем чувствовал сам, понял только, что касается она костлявой и что ничего хорошего он о ней не говорит.

«Приехала оттуда и считает себя чистой расой».

В полночь мы пересекли границу.

Утром мы были в Праге.

Двое людей на моем рисунке, которые спешили в сад, на первый взгляд прекрасный, а на самом деле страшный, так туда и не попали, потому что я их начал рисовать с головы, а ноги я им так и не дорисовал, что было для них счастьем. А дотом прошла неделя, как туман над волшебным лугом, когда появляется Король света, а потом началось…

4

Отец обошел квартиру, залитую майским солнцем, снова вернулся к дверям и снова обошел, на этот раз медленно, прищурив глаза, как на прогулке в весенний день, а мне все время казалось, что за ним крадутся какие-то люди. Люди, которых я, должно быть, недавно где-то видел, какие-то мои тети, старшие двоюродные сестры, то тут, то там появлялись господа во фраках, цилиндрах, а иногда и в парадной военной форме… И тут мне пришло в голову: не несут ли эти люди странные хоругви и транспаранты, не стоят ли они с хоругвями и транспарантами еще в коридоре перед дверьми, на улице, неред застекленным входом в дом; не командуют ли ими жандармы?.. А потом мне показалось, что все это происходит у нас дома, но не на прогулке по полям и лесам, а скорее это осмотр музея, который неожиданно открыли, и сюда направилась целая процессия. Это конечно, был мираж, — с чего бы моим тетям и двоюродным сестрам, панам во фраках, цилиндрах и военных мундирах направляться сюда и к чему им эти транспаранты и хоругви?

В нашей квартире в действительности было всего лишь несколько человек: местный столяр, каменщик, электрик, слесарь и маляр — итого немного бедняков. Но это-то что такое?