Вариации для темной струны

— Никакая не ерунда! Здесь говорится об одном человеке, который в один прекрасный день… — И, опершись на буфет, как на перила, она стала рассказывать, что этот человек в один прекрасный день отправился в долгий опасный путь, но не бродить по свету, как глупый Гонза, а в долгий и опасный путь, как это бывает в детективе. А куда?.. К совсем чужим людям. Он никого из них не знал, и они его не знали, а между собой люди были давно знакомы. И сказала, что завтра я тоже отправлюсь в путь к совсем чужим людям, с той лишь разницей, что этот путь не так уж велик, а чужие люди — это ученики, которые знают друг друга уже с прошлого года.

— Ну, и я должен от этого спятить? — спросил я, а Руженка опять взорвалась, схватила дрожжи, но потом одумалась и сказала:

— Это было правда страшно — прийти к чужим людям. Что он про них знал? Как его примут? Будут ли с ним разговаривать? Не подстроят ли ему ловушку? Ведь этому человеку было плохо. А ко всему он еще был смирный и хороший, очень чувствительный. Когда читаешь, трогательно до слез. А те люди, к которым он пришел, были гангстеры, а он был… злодей… — Руженка посмотрела в зеркало, которое висит в кухне возле окна, и добавила: — Злодей, а пришел в тюрьму!

Я встал с постели и улыбнулся. Мои соученики, к которым я сегодня пойду… — я еще раз улыбнулся и в пижаме отправился в ванную, — они действительно знакомы с прошлого года, я буду чужим для них, они не станут со мной разговаривать, могут мне устраивать каверзы, а я об этом никогда и не думал. И зачем им такое делать? Разве я злодей из глупой детективки пани Коцоурковой? Я выпил из стакана немного воды и вспомнил о тюрьме, про которую говорила бабушка. «Он мечтает, — говорила она, — о школе… и даже не знает, что мечта, собственно, о тюрьме… Мир сам по себе — тюрьма. Бедная бабушка, когда-то она видела даже мрак над картой. Я радостно плеснул в лицо водой и стер ее рукою, мне показалось, будто издалека доносится звон колоколов…

Во время завтрака в кухне мать мне что-то говорила, наверное, ничего особенного. Она глядела на прибор из мейсенского фарфора, который лежал опрокинутый на буфете, а я не слушал. Не обращал я внимания и на Руженку, которая злилась как черт. Она махнула рукой на тарелку с булками, на дрожжи и книжку, наверное хотела, чтобы я взял булки с собой. «В первый же день я потащусь в школу с булками, — думал я, — пожалуй, так оно и будет, уж скорее бы уйти». Потом уже в дверях Руженка мне что-то буркнула и мне почудилось, что она показала язык.

— Я показывала не на булки, — объяснила она, — а на ту книжку Коцоурковой, от которой та чуть не спятила и чуть не роздала все бананы.