Вариации для темной струны

Мамин отец, дедушка, был мужем бабушки, которая висела в золотой раме. Он жил, как и бабушка, в Австрии и говорил на венском диалекте, но в отличие от других разных людей он был еще живой. В отличие от других разных людей его портрет никогда не висел у нас в квартире. Наверное, потому, что он бывший императорский генерал, а отец не выносил старые золотые с красным мундиры и терпеть не мог, когда такие портреты висели на стенах… Отец закурил еще одну сигарету и холодным взглядом окинул картины над головой матери. И дядюшка Войта, его брат, снова закурил и то посматривал на портреты, то на рояль под зеркалом. Мать снова стала безразлично листать календарь… Наконец они договорились, что в этом году я не поеду к дедушке, а поеду к Валтицам и Вранову и не пойду в школу, а они возьмут мне барышню… Потом дядя вдруг встал, махнул рукой и сказал маме:

— Поезжайте спокойно в деревню, учительница туда приедет, целую ручку… — И ушел.

Через месяц мы с мамой и Руженкой уехали к Валтицам и Вранову, а отец остался в городе, и мы ждали, когда приедет учительница.

Учительница должна была приехать только в пятницу, а Руженка уже за неделю говорила, что это будет чудная женщина, что, как только она приедет, сразу начнет меня учить и лета я не увижу.

— Лета не увидишь, — говорила она. — Куда там! Ей-то все равно, что сейчас лето, что в деревне такая красота.. Известное дело эти учительницы… Они хотят сразу показать все, что умеют, чтобы занять местечко,— и тогда лету конец. Ходил бы лучше в порядочную школу, как ходит Суслик.

Но все это она сказала только мне. Матери — ни слова.

В четверг отец неожиданно прислал нам письмо. В письме говорилось, что приедет не учительница, а учитель. Мать усмехнулась и ничего не сказала. А Руженка оживилась.

— Учитель — это лучше, — объяснила она мне, когда мы остались вдвоем. — Конечно, будет лучше, чем учительница. Кто знает, как теперь в этих школах учат, ведь маленький Суслик в школе не очень-то.

И все же в пятницу утром, за несколько часов до приезда учителя, она заколебалась.

— Не известно, какой он будет, — покачала она головой, — учителя тоже бывают чудные. Бывают толстокожие, а потом эта щетина, очки, зонтики, а что хуже всего — ужасно старомодные шляпы, помрешь со смеху. Знала я одного такого в шляпе. Такой и чучело совы заставит учиться.

В зеркале было видно, как мы стоим на платформе, над нами под крышами качаются горшочки с анютиными глазками и геранью, позади нас бабка в платке рассуждает об упавшем доме в Праге, спрашивает, как выглядит поезд, кто его везет, недалеко на бачке кот скалит зубы на кур, а поезда все нет как нет. Вдруг куры, гулявшие на рельсах, подняли головы и помчались к платформе, кот выгнул спину, а бабка, дрожа от любопытства, подбежала к краю платформы — подходил поезд. Он подошел, остановился и дернулся. К моему удивлению, на платформу вышло довольно много людей. Некоторые вскоре ушли — кто в зал ожидания, кто в буфет, кто через калитку на шоссе. А некоторые все еще толпились там, где стояли мы, и между ними должен был быть пан учитель. Руженка была как в огне и все время вертела головой. Время от времени она дергала меня за руку и шипела. Впервые она зашипела возле пана с крокодиловым чемоданом. Это был пожилой человек с толстым подбородком и злыми глазами, с первого взгляда было ясно, что это не учитель. Вслед за ним шел высокий человек в очках и черной шляпе, он вел собаку. Тогда Руженка зашипела второй раз. Она даже ему улыбнулась, но он в это время окликнул собаку, а на Руженку даже и не посмотрел. А потом мы увидели третьего. Он был поменьше ростом, с зонтиком и козлиной бородкой, протискивался в толпе и все время озирался по сторонам. Руженка подтолкнула меня и стала поправлять шляпку. Наверное, она улыбалась и этому, потому что он направлялся прямо к нам, но вдруг вскрикнул, уронил зонтик и упал в объятия какой-то пани, шедшей позади нас. Вскоре появился человек с волосами, курчавыми, как шерсть у барана. Его лицо было невыразительным и неопределенным, как будто затянуто туманом, так что я его почти не разглядел, под мышкой он держал какой-то сине-желтый шар и осматривался так, будто весь свет принадлежит ему. Я должен был улыбнуться, хотя Руженка до боли стиснула мне пальцы… Вдруг из толпы вышел очень молодой человек в английском костюме и сразу показался мне симпатичным, и я в душе пожелал, чтобы это был он. Но Руженка сказала, что это сын здешнего мясника, и опять стала искать глазами. Она вертелась как ошпаренная.

Неожиданно я ощутил, что отрываюсь от земли и лечу вверх к анютиным глазкам и гераням, к горшочкам под крышей. Я решил, что это местный доктор, который иногда приходил к нам и вот так подбрасывал меня к потолку. Но потом я разглядел, что это не доктор. Это был человек в английском костюме, он смеялся. Это был тот самый сын здешнего мясника…

Он поставил меня на землю, поклонился и назвал свое имя. У него был элегантный чемоданчик и еще большой чемодан. Ни страшной шляпы, ни совы не было.