Варяжская правда

Всадники, которые выехали навстречу уграм и посольству русов, были почетным эскортом, долженствующим сопровождать гостей в замок болярина.

– Поедем? – спросил Духарев Тотоша.

– Поедем, – ответил княжич. – Не рискнет он нам худого сделать. Но воев я с собой возьму. Так надежнее.

Духарев кивнул. Сурсувул – не только десница булгарского царя, но и лидер булгарской провизантийской партии. Любит, значит, византийские денежки.

А может, и не в деньгах дело. Ведь хитроумные ромеи производили финансовую подпитку не только провизантийской партии, но и ее главных противников.

Духарев доподлинно знал, что Константинополь финансировал бунт сербского владыки Чеслава. А Чеслав, в свою очередь, был выдвиженцем лютого ненавистника ромеев Симеона[68], отца ныне правящего царя. В результате нынешней константинопольской политики Сербия практически отделилась от Болгарии. Это еще можно понять: всякое ослабление Болгарии выгодно Византии. Но зачем было ромеям поддерживать младших сыновей Симеона в их выступлениях против старшего брата, абсолютно лояльного империи?

Разобраться в хитросплетениях византийской политики Духареву было не под силу. Проще разрубить эту паутину ударом меча.

– Остаешься за старшего, – сообщил Сергей сыну. – Велима с первым десятком я беру с собой.

– Не мало? – озаботился Артем.

– Хватит. Я ведь не сам еду, а с Тотошем.

Артем кивнул и больше вопросов не задавал.

Сергей знал, что парень справится. Он здорово возмужал после хузарского похода. Женить пора. Так вот и станет Слада бабушкой в тридцать шесть лет. Впрочем, здесь это нормально.

Просторный зал с витражами на окнах напомнил Духареву церковь. Из той жизни. Здесь ему такие роскошные церкви еще не попадались. Для этого надо было съездить в Византию, а из Византии воевода киевский мог и не вернуться. Впрочем, Сергей и в Киеве видел множество драгоценных ромейских вещиц и мог уверенно сказать, что замок-дворец лидера проконстантинопольской партии и первого советника кесаря Петра обставлен с воистину византийской роскошью. Главным же сокровищем были, безусловно, изукрашенные самоцветами серебряно-золотые павлины на возвышениях напротив дверей. Стоило гостям ступить под высокие своды, как внутри павлинов заскрипело, зажужжало, обе механические птицы задрали головы, замахали крыльями и издали скрежещущий звук, весьма напоминающий противные голоса их живых прототипов.

Сурсувул внимательно наблюдал за своими гостями: поразит ли их этакое диво?

Тотош отреагировал ожидаемо: замер, открывши рот, созерцая сверкающее чудо.

Духарев скептически усмехнулся:

– Скажи своим холопам, боярин, такие машинки надобно маслицем изнутри умащать, не то сломаются.

Лицо булгарского вельможи вытянулось, а Тотош закрыл рот и с уважением покосился на своего спутника.

– Не знал, что тебе знакома механика, достославный воевода, – Сурсувул справился с изумлением. – Мне сказали, ты воин и твое искусство – владеть мечом. Меня обманули?

– Ничуть. С мечом я тоже умею управляться. Но стены мечом не разобьешь, боярин. Стены разбивают машинами. Чтобы взять такую крепость, как Саркел… Ты слыхал о ней? (Боярин кивнул: конечно!)…нужны машины не менее сложные, чем твои блестящие игрушки. Хотя камешки на этих птичках, признаю, отменные. Синдские, да?

– Мне прислали их из Константинополя, – сухо сказал Сурсувул.

Из Константинополя болярину прислали не только драгоценных птичек, но также много других полезных вещей. Например, кубки, из которых уважаемые гости пили вино на устроенном в их честь пиру. Вино, впрочем, было местное.

Кроме Сурсувула в этом празднике живота участвовали человек десять знатных булгар с супругами и близкими родственниками, дюжина собак и прорва разряженных слуг, коим, несомненно, достались обильные объедки.

О деле за столом не говорили. Произносили здравицы: кесарю Петру, супруге его (по слухам, тяжело больной), дьюле Такшоню, его сыну Тотошу, его зятю – великому князю Святославу, воеводе Серегею, и, разумеется, хозяину, славному болярину Сурсувулу. Помимо тостов слух пирующих услаждала музыка, а в качестве зрелища предлагались мимы-акробаты.

Покушамши, булгарская знать разбрелась кто куда, а Духарева с Тотошем хозяин пригласил для приватной беседы: выяснить, с чем пожаловали.

Сурсувул был трезв. На пиру он выпил от силы стакана два сушняка. Духарев принял немногим больше. Только Тотош не ограничил своих возлияний, но организм у него был молодой, печенка крепкая, так что ясности мысли и он не утратил. Почти.

Говорили без толмача. Булгарский диалект «славянского языка» Духареву был понятен. Сурсувул, в свою очередь, прекрасно понимал диалект, на котором изъяснялся Сергей и который довольно неплохо знал Тотош.

– Хочу с воями своими через ваши перевалы во Фракию пройти! – заявил прямолинейный угорский княжич. – А потом – обратно. Десятая доля взятого – ваша!

– У кесаря моего с кесарем константинопольским – вечный мир, – напомнил Сурсувул.

Тотош помрачнел:

– Значит, не пропустите?

Сурсувул развел руками: