Варяжский десант

– Тут сразу ноги бы себе за уши заложила б!

– Заткнись, Горбушка!

– Да я молчу…

– Вот и молчи.

Молчали долго – каждый о своем. Первым разжал губы майор Горбунов:

– Все равно ничего не выйдет. Нельзя!..

– Что? – спросил Коптин.

– Нельзя! – Майор сделал непристойный жест, демонстрируя, что именно нельзя и как нельзя.

– О чем ты, майор?! – Голос Коптина задрожал от презрения, смешанного с ненавистью.

– О том же, что и ты. Вот будь я ветром – я бы ей вдул!

– Ага, – бесцветным голосом произнес Коптин. Он решил не связываться с дураком майором.

– Такую трахнуть… Эх-х-х! Не головой об угол, нет, не так!

– Пошлость говоришь, мусор изо рта сыплется. А вот и грязь пошла капать…

– Понимаю, – с шумом вздохнул Горбунов. – Я нарочно так – чтоб не расслабиться… – Перехватив взгляд Коптева, майор окончательно стушевался: – Вообще в ту сторону смотреть не буду! Рад?

– Очень, – выдавил из себя лейтенант.

– А ты молодой еще, лейтенант. Могу и тебя научить.

– Чему?

– Работать! В рабочее время – работать. Вон, служивые идут. Очень серьезная группа. Сразу видать, из бывших. Хотя опричник бывшим не бывает… Пойди поспрашай, где подарки от купцов ганзейских царь Иван хранил. Они, по-моему, их и ищут. И понапористей, понаглей. Имеешь право будто, понял?

– Понял… – ответил Коптин и двинулся к группе опричников вялой походкой – нога за ногу.

Однако этим история с юной красавицей боярыней не закончилась. Данный, казалось бы совершенно незначительный для будущего отчета в Управлении, эпизод получил неожиданное продолжение на другой день.

Дело в том, что молодая красавица боярыня вновь приехала на пожарище.

– Смотри! – шепнул Горбунов Коптину. – Опять она тут!

– Да вижу я.

– Чего это она? Один раз понятно – пожарище посмотреть. Женское любопытство. Тут без вопросов. Но снова?

– Может, сгорело у нее тут что-то…

– Во дворце-то в царском? Сомневаюсь. Да и от лошадей, гляди, до сих пор пар валит. Гнала, значит, торопилась. Да?

– Не знаю, – пожал плечами Коптин.

– А вот я знаю, пожалуй. – Майор поднял с земли железяку и, осмотрев ее, бросил: – Ерунда. Разгадка проста. Она в тебя втюрилась. Сам посмотри, так глазами в тебя и стреляет.

– А может, в тебя? – предположил Коптин.

– Э-э, нет. Я бы почувствовал. Что молчишь?

– А что мне теперь, петь, что ли?

– Да, радоваться нечему. Это верно. Лучше и не пробовать. Служба безопасности потом семь шкур спустит. Не рад будешь, что на свет родился.

– Да бросьте вы, пожалуйста!

– Ого, на «вы» начал? Ну, значит, достало… Эк пробрало-то тебя!

Майор был прав; Коптин понял это час спустя, когда рядом с ним, только что закончившим обстоятельный разговор с тремя бывшими псарями, прискакавшими сюда по старой памяти помародерствовать, возникла одна из мамок, сопровождавших боярыню.

– Бог в помощь!

– Спасибо, – поклонился Коптин. – И тебе дай Бог, бабушка.

– Ишь, горе-то какое! – Старушка указала взглядом на пожарище. – Вот наказал-то нас Бог!

– Да, горе горькое… – согласился Коптин и добавил как-то невпопад: – А боярыня-то у вас красавица какая!

– Так ведь и ты, добрый молодец, ей приглянулся, – простодушно отреагировала мамка. – Вчера аж до полуночи уснуть не могла, тебя вспоминаючи.

– Правда?!

– Что ж я врать-то тебе буду, добрый молодец, мне до Врат Небесных два понедельника кашлять осталось!

– Типун вам на язык за слова-то такие!

– Ну, где ж ты тут, Лукерья? – раздался вдруг мелодичный голос, и из-за кучи изразцов, бывших три дня назад печкой, показалась юная красавица в песцах. – Ах! – довольно правдоподобно испугалась она, словно бы невзначай увидев Коптина. – Здравствуй, боярин! Ты куда запропастилась-то, Лукерья? Мы уж испугались, вдруг ты в подвал какой провалилась?

– Нет, не проваливалась. Я, как ты и просила, с боярином пригожим языком зацепилась!

– Что ж ты говоришь-то непотребное?! – Щеки боярыни вспыхнули в морозных лучах февральского солнца, как алые паруса в Коктебельском заливе…

– Ой! – спохватилась мамка, схватившись за щеку, будто у нее внезапно заболел зуб. – Твоя правда, язык-то как помело, сором лает… Ты прости меня, боярин…

– Бог простит, и я прощу! – улыбнулся Коптин.

– Как звать-то тебя, добрый молодец-королевич?

Истинное имя называть запрещалось, а все обычные имена, пришедшие скопом на ум, были слишком невыразительны для создавшейся ситуации. Подыскивая себе имя, Коптин слегка замешкался, а потом бухнул первое пришедшее в голову:

– Силикат Силикатыч…

– Вот имя-то чудное какое!.. А сам откуда? Где живешь-то?

Подумав, что профессионально врать он еще не умеет, не генерал, Коптин бухнул незнакомкам чистую правду, прозвучавшую нелепее любой лжи:

– В Москве живу, на Газгольдерной улице…

– Возле храма святого Али-бабы и сорока великомучеников, да, Сережа? – спросил Горбунов, нарисовавшись за спиной Коптева. – Здравствуйте, девочки!

– Сережа? – удивилась боярыня.

– Да, меня мать так звала, – подтвердил Коптин. – Силикат – имя варяжское, по отцу.