Варламов

—       Каменный двухэтажный дом.

Голос гремучий, гулкий, на басах — что рык медвежий.

Прочитав первую строку из регистра, Варламов подходил к

боковой стене и, напирая плечом, всей тушей своей наваливался

на нее: каменная ли? (В этот момент за кулисами четверо рабо¬

чих сцены поддерживали декорацию. Варламов мог обрушить ее.)

—       Дом каменный двухэтажный — есть! Флигеля...

Став возле окна, смотрел во двор.

—       Есть. Дрожки, сани парные с резьбой...

Искал глазами сарай во дворе и словно видел с высоты вто¬

рого этажа, сквозь железную крышу сарая дрожки да сани. И не¬

довольно бурчал:

—       В лом годятся... Ложки серебряные, две дюжины.

Упирал взгляд в огромный дубовый шкаф и удовлетворенно

кивал головой: ложки, конечно, есть — две дюжины, серебря¬

ные.

Читал дальше по «регистру» про то, чего не могло быть в этой

комнате. Выходил вперед и сообщал свою мысль зрителям:

—       Нужно все это проверить на деле. Теперь, пожалуй, обе¬

щают и домы, и экипажи, а как женишься...

Злой, недоверчивый, пристальный взор в публику. И сразу

наружу вся косматая душа нещадного корыстолюбца.

Когда в доме Агафьи Тихоновны собирались искатели ее ру¬

ки, варламовский Яичница разговаривал с ними небрежно, ронял

слова свысока — подбирай, мол, сам, кому надо. Чиновник не¬

большого звания, держался так, словно и губернатор ему не брат.

Сверх всякой меры полон тупого сознания своей значительности.

И говорил не «в сторону», как требует того авторская ремарка,

а прямо глядя на Жевакина, Анучкина, Старикова:

—       ...Я пойду обсмотрю со двора дом и флигеля: если только

все как следует, так сего же вечера добьюсь дела. Эти женишки

(мерил глазами всех поочередно) мне не опасны. Народ что-то

больно жиденький. Таких невесты не любят.

И, убедившись в добротности «недвижимого», уверенный в

своей неотразимости, «сего же вечера» требовал ответа Агафьи

Тихоновны: «да или нет», «изъяснитесь». И гремел многотруб¬

ным голосом, будто не с невестой беседует, а распекает подчинен¬

ного коллежского регистратора, который провинился по службе и

должен быть выгнан взашей.

—       Ух, прибьет, прибьет, — вскрикивала Агафья Тихоновна и

убегала.

А ведь с него станется, такой Яичница и впрямь прибьет, а

то и вовсе сживет со света.

Надут, нелеп, страшен. И смешон своей нелюдской громозд¬

костью, непомерным и несостоятельным величием, призрачной

силой, за которыми угадываются человеческое ничтожество, мел¬

кота побуждений, убогая нищета духа. Смешное в этом несоответ¬

ствии внешнего и внутреннего. Внушительного вида глыба —

всего только пустотелый пузырь. Его — первого из женихов

Агафьи Тихоновны — сдувает. От одного обманного слова Ночка-

рева.

Что невеста — дура, что «за ней водится дурь с самого сыз¬

мала», не тревожит Яичницу. Наоборот, Варламов улыбался, ус¬

лышав эти слова, улыбался в первый и единственный раз.

—       Дура тоже хорошо!

И на короткое мгновение Яичница, казалось, ясно представ¬

лял себе счастливую жизнь с женой-дурой, покорной, раболепно

почитающей превеликий разум богоданного супруга своего.

—       Дура тоже хорошо... Выли бы статьи прибавочные в хоро¬

шем порядке.

Но Кочкарев уже не отступится: какие там «прибавочные

статьи»? И дом-то — одна слава, что каменный, «стены выведены

в один кирпич, а в середине всякая дрянь — мусор, щепки,

стружки».

Исчезла мгновенная блаженная улыбка. Варламов рычал ог¬

лушительным басом. Точь-в-точь — «генерал перед фрунтом».

Гремели бранные слова про сваху: оиа-де и бестия, и ведьма, и

старая подошва, хотела обмануть его, Яичницу! И тут Варламов

стучал кулачищем по столу .с такой силой, что казалось, оста¬

нутся на дубовой доске глубокие вмятины. Топал тяжелыми но¬

гами так, что половицы ходили ходуном. И, убираясь вон, никак

не мог продраться сквозь отнюдь не узкие двери, застревал в них.

Протискивался боком. И одна нога за порогом, другая — еще

здесь, бросал свои последние слова.

—       А невесте скажи, что она...

Какое бы словцо «вклеить»? Варламов угрожающе смотрел в

противоположную дверь, за которой скрылась Агафья Тихоновна,

и после длинной паузы — повторял:

—       А невесте скажи, что она... подлец!

И с этим — вон.

Несуразные слова о невесте, что «она подлец», произнесенные

самым низким протодьяконовским басом-профундо, медленной

волной раскатывались по всему театру, на всю высоту его ярусов.

И грохотал зрительный зал от хохота и рукоплесканий. Дейст¬

вие пьесы останавливалось чуть не на минуту. «Немая сцена»

как в конце «Ревизора». И не только потому что дальнейшему