Варламов

роль, убедив его, что нынче авторы не пишут первых ролей для

комиков, а он комик, и притом исключительный комик. «Что же

делать?» — думал Варламов и играл черт знает что...

Но живая сила его таланта брала свое, и по мере того, как он

выгрывался в роли, он облекал их в чудесный наряд правды и

искренности». Так пишет критик А. Р. Кугель.

Варламов взял себе за правило самодельное изречение:

—       Если роль тебе не удалась, не говори, что так было у ав¬

тора.

Й не шутки ради, вполне серьезно утверждал:

—       Играть можно все! Дайте-ка сюда поваренную книгу. Про¬

читаю вам способ приготовления кулебяки с рисом и мясом или

куриной печенки в винном отваре... Хотите, прочту, как ученый

муж, профессор, — этакой лекцией, словно не о еде речь, а об

отвлеченно научном. Или, смакуя, как католический монах, —

обжора и чревоугодник. Или, наоборот, — больной желудком

брюзга: фу, мол, гадость, чего только люди не едят... А то давай¬

те отрывной календарь прочитаю вам или теткин сонник. Что,

если петух приснится на мосту, и что — господин полицмейстер в

чалме и с кривым ятаганом в руке? Играть можно все, была бы

охота!

А охота была пуще неволи. И играл он все, что предлагали.

Разорившегося кутилу? Давай его! Богатого вдовца, за которым

гоняются родители девиц-перестарок? Пожалуйста! Боярина в

скверно написанной псевдоисторической драме?..

«Сижу я как-то на генеральной репетиции «боярской пьесы»

рядом с М. Г. Савиной. Репетиция идет гладко. Актеры играют,

что называется, с подъемом. Выходит на сцену Варламов в роли

глуповатого полупьяного боярина. И вдруг я ясно почувствовал,

что все актеры на сцене хорошо «представляют», а боярин Вар¬

ламов пришел прямо из опочивальни хором шестнадцатого века

и живет, говорит, двигается, пьет квас, кричит, как делали это

исконные русские бояре.

—       Костька не актер, а какая-то райская птица... — прогово¬

рила моя соседка артистка.

И в ее голосе, вместе с восхищением, послышалась нотка до¬

садного раздражения».

Евтихий Карпов даже и не помнит — что это была за «бояр¬

ская пьеса», чья? Хотя сам ее ставил... А вот Варламова в роли

полупьяного боярина шестнадцатого века — запомнил! И Савина,

судя по ее восклицанию, ясно поняла, что роль-то сделана из ни¬

чего.

В первый бенефис Савиной была поставлена пьеса В. Кры¬

лова «Гордиев узел». Варламов играл в ней восьмидесятилетнего

генерала. На ужине в честь актрисы Варламов оказался соседом

по столу некоего старого генерала, сверстника того, которого

играл в спектакле. Видя, что сосед не узнает его, спросил: по¬

нравился ли артист Варламов? И тот ответил:

—       Э, батенька, вы бы посмотрели Варламова лет тридцать

назад. Вот тогда это был артист в цвете лет. А теперь это —

старая развалина... Пора в богадельню!

А Варламову не было тогда и тридцати лет.

(Случай этот рассказан неким «Театральным старожилом»

на страницах журнала «Театр и искусство», 1900, № 52.)

Но приди тот генерал в театр на другой день, увидел бы Вар¬

ламова в роли гимназиста Павлина Ведеркина в комедии того

же Крылова «Чудовище». Уж совсем пустяковая, окончательно

дрянная пьеска. Могла быть поставлена только потому, что в ней

есть роль для Савиной — девушки-сорванца, шаловливой рез¬

вушки, которая прикидывается томно влюбленной. Такие роли

Савиной давались нипочем.

И предмет любви этой помещичьей дочери — сын управляю¬

щего имением Павлин Ведеркин, трус, тупица, обжора и соня.

Героиня комедии называет «чудовищем» молодого и очень благо¬

пристойного человека, который домогается ее любви. Нетрудно

догадаться: дело кончается тем, что Варенька отдает руку и

сердце этому «чудовищу».

А такой строгий и серьезный театральный критик, как

А. Р. Кугель, вспоминая об этом спектакле, называет «чудови¬

щем» Варламова. Разве кто-нибудь другой мог бы сыграть эту

ничтожную роль гимназиста? Но — «...какие законы писаны для

чудовища? Чудовищу можно! Чудовищу все разрешается!.. Вар¬

ламов так и остался великолепным чудовищем нашей сцены,

чудовищем таланта, оригинальности, своеобразия. Чудовище, та-

лантище, актерище»...

Бывало, спросят у него:

—       Что же ты взял эту роль, Костя? В ней играть-то совсем

нечего.

—       Э, нет, милый, — отвечает Варламов, — полых людей нет

на свете. Раз у роли есть имя и фамилия, два поступка и шест¬

надцать слов, — это уже человек, а не садовая скамейка. Остает¬

ся только опознать его.

Опознать человека! Ничего себе задача при многих неизвест¬

ных!