Из-за траура вопрос выбора одежды даже не стоял. Строгие чёрные костюмы для нас с Фридрихом, чёрное же платьишко и шляпка с небольшой вуалью для Аськи. Солидно, строго, и сразу понятно, что веселиться мы не намерены. Я, честно говоря, действительно лучше бы дома остался, но и отказать малышке не мог. Да и стоило показаться на людях, чтобы знали, что род Ефимовых не забился в угол, дрожа от страха, а плевать хотел на всех. И пусть только кто сунется, порву, как Тузик грелку.
А тут ещё в последний момент с нами напросилась Софья, мотивируя это тем, что если уж устраивать показательный выход, то о нём должно узнать как можно больше народу. Я поначалу думал послать наглую девицу-папарацци, но потом решил, что она в чём-то права. Действительно, лучше, если под рукой будет свой борзописец, которого можно хотя бы проконтролировать. А то кто знает, что напишут другие. Хотя точно уверен, что ничего хорошего. Журналюг хлебом не корми, дай кого-нибудь в помоях искупать. Жёлтая кость, что ещё скажешь. Так что в итоге я дал добро, только с условием обязательной моей личной цензуры готового материала. Не то чтобы я Софье не доверял, но проверять всё равно собирался.
Лысый косплейщик, как настоящий рыцарь, взял заботу о девушке на себя, хоть поначалу и кривился. Но не из-за того, что та ему не понравилась, Софья была вполне в его вкусе, просто Воронин с нами не ехал, и Фридрих решил, что он сегодня ответственный за нашу с Аськой безопасность. Правда, потом он как-то сник под моим скептическим взглядом, видать, вспомнил последствия нашей дуэли, а менее тактичная дочка так и вовсе зашлась истерическим смехом. Оно и понятно, с её точки зрения, это она должна опекать лысого фрика от неприятностей.
То, что он был Воеводой и считался элитным гением и достоянием Земель германской нации, на мелкую Снежную деву не производило ровно никакого впечатления. Но оно и понятно, для неё заморозить что Фридриха, что обычного человека не было абсолютно никакой разницы. Да и вообще, на Земле она опасалась всего нескольких человек, если не брать в расчёт нашу семью. Но не думаю, что папа, патриарх или далай-лама лично будут разбираться с этой малявкой. Эгрегор штука тонкая, и не везде его можно использовать.
Добирались мы на двух машинах, плюс сопровождение. Воронин, хоть и не поехал с нами, но службу знал так, что организовал всё по высшему разряду. И лично проводил нас, несмотря на кислую мину By Шу, с которой они собрались устроить романтический вечер. Лаоши основательно подсела на современную культуру и требовала от любовника ухаживаний по всем правилам. Театры, рестораны, ужины при свечах и так далее.
В Наднебесной с этим туговато, там в любую секунду из кустов может выпрыгнуть вражеский практик, а здесь женщина расслабилась и наслаждалась комфортом и достижениями научно-технического прогресса. Что, впрочем, не мешало ей и самой тренироваться, и меня гонять в хвост и в гриву. Да и Воронину доставалось. Наднебесница не напрямую, но взяла над ним шефство, начав потихоньку передавать основы своих умений, что не могло не радовать. Лёд был сломан, а там, глядишь, и до собственной школы недалеко. Я верил в возможность By Шу адаптировать навыки боевых искусств наднебесников для наших воинов и собирался помочь всем, чем могу. Иметь в друзьях такого мастера дорогого стоило, а нас связывало нечто большее, недаром на Востоке учитель считался ближе, чем родители.
Прибыли мы вовремя. Ну, точнее, почти через час после начала приёма, но по негласным правилам считалось, что сюзерен и не должен приезжать раньше. Лепестковы-Каменские, конечно, официально мне присягу ещё не приносили, но все понимали, что это просто формальности. И лучше всех это знала сама Мария Викторовна, глава рода, явившаяся лично встречать нас, при этом одета она была в траурных чёрных тонах и первым делом выразила глубочайшие соболезнования.
На похоронах мы ограничились лишь дежурными фразами, мне было не до этого, а сама женщина проявила тактичность, не став навязываться. Так что сегодня компенсировала, демонстрируя скорбь и траур. Что, впрочем, не мешало ей устроить приём. Да, с некоторыми ограничениями, без массовых развлечений и с грустной музыкой, но тем не менее. Однако осуждать Марию Викторовну я не спешил. Со смертью Юлии жизнь не остановилась. Я и сам был не без греха, так что считал, что такого проявления участия достаточно. Хотя бы потому, что от большинства выражавших мне соболезнования так и несло фальшью и лицемерием.
Оно понятно, кого волнует чужое горе. Не у них, и ладно. Думаю, что находились и те, кто, наоборот, злорадствовал, хоть на людях и делал вид, что ужасно расстроен и огорчен. Что делать, такова человеческая природа. Злиться на это глупо, пытаться изменить – утопично, так что оставалось лишь игнорировать и следовать правилам игры. Вот я и кивал малознакомым или совсем незнакомым людям, потоком подходившим к нам с Аськой, с выражением горя на словах и совершенно равнодушными глазами.