Вармастер. Боярская стража

Тишина длилась всего пару мгновений, будучи почти сразу нарушена грохотом выстрелов. Стреляли в основном в Белоглазову — она уже стояла, закрывшись серебристым щитом, но и рядом со мной защелкали пули, в щеку брызнуло колкой осыпью штукатурки со стены. Перекатившись, уходя с линии огня за валяющееся неподалеку бетонное кольцо, я выстрелил в сторону дома — один накопитель в ноль по первому этажу — в дверь, второй в окно.

Мне определенно нравится эта винтовка: дом словно вспух, плюнув огнем из всех окон, полетели по сторонам деревянные ставни, приподнялась часть крыши.

Теперь точно тишина. Относительная, конечно — потрескивал огонь, трещали перекрытия мягко оседающего дома. Кто по нам стрелял я не видел, но огневые точки противника подавлены, без вариантов.

Так, в карабине один патрон в магазине остался и к нему один целый инклюз. Мало, но в маузере еще один накопитель. Пистолет я не потерял, вот он висит у бедра, не сорвался во время полета. Потому что что? Потому что я молодец, заранее подумал и добавил к оружию дополнительный тонкий ремень — в ином месте и в иное время его бы назвали тактическим.

— Ты зачем это сделал? — звенящим голосом спросила Белоглазова.

— Ты зачем это сделал? — следом за ней повторило как будто инфернальное эхо.

Я подумал было, что это эффект для пущего убеждения и осознания, но боярыня резко повернула голову, лицо ее изменилось, приобретая хищные черты. Да и мое, наверное, тоже перекосило, когда я увидел выходящего… выходящее, вернее, из огня и дыма рушащегося дома существо.

Это был такой недавно холеный Александр Анненберг, без сомнений. Вот только побывав в огне, он сбросил маскировку. Австриец сейчас стал похож на виденных в Коканде инферов, хотя выглядел гораздо страшнее. Светлые волосы в беспорядке, часть дымится, часть как огненным языком слизало, костюм в прожженных и тлеющих проплешинах. Кожа — там, где не заляпана гарью и грязью, мертвенно бледная, до синевы. Лицо тоже молочно-бледное, но не везде — вокруг глаз и на скулах чернота в прожилках, как будто под кожу нефть шприцом закачали. Кроме того, черная тягучая жидкость течет по щекам, словно слезы из глаз, но вот самих глаз не видно: очки остались на лице. Стекла покрыты гарью, но видеть существу это не мешало — он уже перемещался в нашу сторону.

Не шел, а именно перемещался, преодолевая расстояние росчерками, мелькая буквально фотографическими вспышками. Наверное, так видят меня те, кто наблюдает мою стрельбу в моменте замедления времени — вот только я всего лишь стреляю быстро, а не перемещаюсь!

Неотвратимо приближающийся инфер вдруг остановился — на его пути возник дымный смерч, который тут же словно ветром сдуло. Анненберг, даже не поворачиваясь, резко выставил руку в сторону Белоглазовой — я это понял и увидел уже постфактум, когда она вскрикнула.

Серая защитная полусфера лопнула с громким звоном, боярыня пошатнулась — ее словно невидимый противник в захват пытался взять, а она сопротивлялась. Рука замершего на месте Анненберга сжалась, как будто смыкаясь на невидимой шее, поднялась вверх и боярыню вдруг подкинуло в воздух. Зависнув над землей на высоте метра в полтора, она страшно закричала — тело ее начало гнуть словно пластичную куклу. Одновременно с ее криком прогремел хрустальный звон — серьги, ожерелье, все защитные камни амулетов Белоглазовой лопнули звонкой очередью, мгновенно превратившись в пыль.

Я вскинул винтовку к плечу, но в сравнении с обратившимся инфером действовал медленно, очень медленно. Перед глазами расцвела черная вспышка, меня откинуло назад. В этот раз улетая, я снес стену небольшого сарайчика, пробив дыру в хлипких досках.

Надо же, живой. И даже на вид целый и невредимый. Видимо, я им еще нужен, поэтому и воздушный маг недавно, как и Анненберг сейчас не ставили целью меня убить или искалечить. Брошенное инфером заклинание прилетело в винтовку, которая превратилась в черный скрученный клубок металла, брызнув щепками деревянного цевья. В момент попадания приклад я упирал в плечо и ударил он меня так, что скорее всего сломана ключица. Мог бы — орал бы от боли, но дыхания не было. Еще мне высушило руки, до полной нечувствительности. Я их вижу, они целые и даже меня слушаются. Вот прямо сейчас пальцы шевелятся — но я их просто не чувствую, не ощущаю как свои, они словно механические протезы мне повинуются.

Не ощущал руки я ровно до того момента, как пальцы не обхватили рукоять маузера. Оружие и кисть объяло пламенеющее сияние, чувствительность вернулась. Время замедлилось, оставив в ушах растянутый крик боли Белоглазовой — я сейчас лежа в куче досок не вижу ни ее, ни инфера, но по тональности крика понимаю, что боярыня умирает.