Варрава

Вдруг он вздрогнул, — кто-то тронул его за плечо. Он поднял голову и увидал острое лицо с резкими очертаниями и насмешливой улыбкой; тогда перед ним беспощадно выступила действительность, ужасная, непостижимая действительность, и он понял, что все было кончено, что он предал Того, кого любил.

Он машинально поднялся с колен.

— Что тебе? — сказал он угасшим голосом.

— Я ведь чуть было не забыл, — ответил тот. — Вот плата! Бери же!

Он вложил в руку Иуды мешок с деньгами.

Иуда в смятении взглянул сперва на него, потом на мешок. Вдруг он понял, вскрикнул словно от боли, швырнул деньги как можно дальше от себя, бросился ничком на землю и громко зарыдал.

Фарисей стоял и смотрел на него. Лоб его болезненно нахмурился и взор омрачился.

— Ну, ну, обойдется! — пробормотал он, медленно отходя от Иуды.

Шел час за часом, но Иуда не шевелился. Отчаяние первой минуты сменилось у него изнеможением, среди которого он ничего не помнил, ничего не думал и не чувствовал. Но, тем не менее, он как-то странно сознавал, что внутри его происходит тихая, таинственная работа, что там точно что-то растет, распространяя вокруг отрадное тепло.

Вдруг он спохватился, что давно уже кругом было светло, и с усилием открыл глаза. Сначала взору его предстало лишь какое-то зеленое мерцание, но постепенно оно стало проясняться, делаться отчетливей, и тогда, под самой своей головой, он увидал маленький бугорок, на котором взошла трава, былинка к былинке, в бесчисленном множестве стебельков. И на каждой былинке в ее светло-зеленой одежде переливались солнце и тени; цветок раскрывал свой венчик, и лепестки его были так изумительно сини, где видел он раньше такой синий цвет? Да, теперь он вспомнил, на водах Генисарета!

А вот маленький блестящий жучок осторожно вползал на былинку, ощупывая длинными усиками дорогу. Улыбка появилась на губах Иуды, — никогда еще не видал он ничего подобного! Он не мог отвести взор от маленького, освещенного солнцем бугорка.

Долго лежал он так и все только смотрел и смотрел. Но чем дальше он смотрел, тем настойчивей овладевало им чувство, говорившее ему, что позади или за пределами этого есть нечто, чего он не может видеть, но что, между тем, есть самое существенное, есть то, что он должен найти. В нем проснулось какое-то беспокойство, что-то ищущее, тревожное, замутнившее собою счастье, которое он на мгновение испытал, — он повернулся, солнце ослепило ему глаза, он возвратился к действительности и сразу поднялся с земли.

День давно настал; солнце высоко стояло на небе и сильно припекало.

Иуда посмотрел вокруг, и снова в него вселилось чувство, что во всем, что только встречает его взор, есть нечто, чего он не может видеть, но что он все-таки должен найти. Это чувство захватило его с такою силой, что на несколько мгновений вытеснило из его души воспоминание, — воспоминание о том, что совершилось и почему он здесь лежал.

Но оно вернулось к нему, — сначала случайное, туманное, потом во всей своей терзающей остроте. Его объял такой страх, точно он парил над пропастью, в которую ежеминутно мог беспомощно упасть. Вдруг что-то мелькнуло перед ним, словно луч спасения; он взялся за голову, — не во сне ли он это видел? — Нет, это был не сон; теперь он вспомнил, что поцеловал Иисуса! Но еще, что же было еще? Да, он вспомнил теперь, — взгляд, — взгляд Учителя! Скатилось страшное бремя с его души; он почувствовал, что прошлое теперь искуплено, — искуплено этим лобзанием и этим взглядом, и что теперь нечто другое предстоит ему, к другому должен он стремиться: найти то, чего он всюду искал.

Он вышел из масличного сада и стал взбираться на Елеонскую гору. Но он шел наобум, без всякой цели; ему все время казалось, будто он, в сущности, намеревался идти в противоположную сторону. Взойдя на вершину горы, он остановился и стал озираться вокруг себя. Солнце все так же припекало, и кровли и зубцы Иерусалима блестели, как золото, в его лучах. Но на дальнем крае горизонта наслоилась черная стена туч, медленно поднимавшихся на небе. Иуде представилось, будто снизу, из города, до него доносится угрожающий гул, и этот гул в его сознании имел какое-то загадочное отношение к тучам, которые росли на небосклоне. Он содрогнулся и пошел дальше.

Он шел и шел, бросая вокруг ищущие, полные ожидания взоры. Где он найдет это, где? Во всем, что он видел, он это угадывал, но всюду оно бежало от него. Он испытующим взглядом рассматривал людей, которых встречал, но ему казалось, что они от него так далеко. Они не могли услышать его зова, а если б даже и услыхали его, то не могли прийти к нему на помощь. Он стоял одиноко, — один должен был он это найти!

Он прошел мимо маленького домика, густо обрамленного зеленью. Таким приветливым, таким гостеприимным казался он в ласковом сиянии солнца, точно был обителью душевной тишины и счастья.