Варшавская Сирена

— А? Так, значит, она попала в свой лес. Послушай, малышка. Это каштановая роща. И ты сама каштан. Это говорю не я, старая мамаша ле Бон, а через меня вещает мудрость друидов. Подойди поближе. Возьми в ладони столько влажных плодов этого дерева, сколько сможешь. Бери как можно больше. Это твои плоды, дочка. Они цвели в тебе и розовели от твоей крови всю весну этого года. Ты не знала об этом, да и что ты можешь знать о кельтах, об обрядах наших предков, о древних предсказаниях? И твои руки слишком малы. Сколько сумела ты взять? Я считаю и откладываю в сторону: твой первый плод, каштан, — это любовь, пылающая жарким пламенем. Верность и постоянство. Второй — справедливость. Настоящая. Третий — благоразумие. Берегись, ибо ты не всегда найдешь сочувствие у людей. Обиженная или отвергнутая ими, не показывай, что тебе больно, или делай вид, будто тебе все безразлично, что ты выше этого. Запомни: каштан высок, но не выше других деревьев. У него буйная крона, но… Его ветви бывают часто изогнуты порывами ветра. Деревья тоже могут страдать, помни об этом. Четвертый плод, почти черный, выскользнул из моих пальцев. Это твое упрямство, дочь Франсуа. На пятом содрана шкурка, он поцарапан. Тобой или мной? Все равно. Это отсутствие уверенности в себе, ты такая обидчивая, что… смотри, не ищи всегда сочувствия. Шестой каштан — это лекарство от ран. Может быть, ты будешь лечить человеческие тела, исцелять больные души? Не знаю, не могу отгадать. Следующий плод, светлее других, — он коричневый, как твои волосы. Ты наша и не наша. Так же как он, ты отличаешься от своих братьев и сестер. Твоя судьба… Святая Анна Орейская! Она будет больше зависеть от других, чем от тебя самой…

— Нет. Не хочу! — прервала ее Анна-Мария.

Старуха сочувственно покачала головой:

— Ты можешь не хотеть, но судьба сама будет решать за тебя. Ты любишь руководить людьми и — как твой отец — не хочешь никого слушать. От матери ты — верная и самоотверженная. Последний каштан, самый большой, — это борьба. С собой, с другими. Видишь? В него вонзился шип терновника.

— Выбросить его?

— Выбросить то, что посылает тебе судьба? — удивилась прабабка. — Но я вытащу терний. И помни, в самую тяжелую минуту, когда меч или нож вонзится в твое тело, я, твоя прабабка, известная в Круазике ведьма, ибо много знаю, вырву его из раны. И спрячу на память о правнучке, которая будет справедливой, умной и которой всю жизнь придется бороться с трудностями. Ибо из груды только что очищенных плодов ты взяла в сложенные ладони нечетное число. И останешься до конца дней своих одинокой. На большой пустой поляне, среди других деревьев, поваленных вихрем.

— Я боюсь… — только и сумела прошептать Анна-Мария.

— Нет, ты не будешь бояться. Никогда. И расцветешь даже под конец дней своих, среди руин. Когда другие деревья, подмытые или вырванные вихрем, начнут падать со склона, валясь друг на друга, быстрее, быстрее и быстрее, когда вместе с землей, вырванной с корнями, весь откос рухнет в долину с ужасным грохотом, который сильнее рева вихря на армориканском побережье. Ты расцветешь несмотря ни на что, даже если будешь далеко отсюда. Ибо ты — прекрасное дерево, рождающее плоды, которые облегчают человеческие страдания. Ибо ты, моя малышка, — каштан. Рыже-зеленый прекрасный каштан…

Прабабка ле Бон была совсем не похожа на ту прабабку. Замечательная, полная достоинства, но и безумия, неученая и в то же время мудрее любой из них, кончивших монастырскую школу. Анна-Мария спрятала все коричневые шарики, до которых дотронулась мать Ианна. И позже, когда ей с большим трудом удалось получить в школе подтверждение того, что галльский гороскоп действительно существует и что друиды связывали судьбы людей не со звездным небом, а с деревьями, шумящими в бретонской пуще, она много раз навещала прабабку и записывала ее ворожбу: для деда и бабки, Катрин и ее близких, а также для своих польских друзей. А когда Анна-Мария получила от Кристин из Варшавы даты их рождения, то написала, что Эльжбета и маршальша родились под одним и тем же знаком — дуба. Могучего дерева, которое долговечно и не нуждается в какой-либо защите. Покупая позднее для своей далекой подруги открытку с изображением дуба, она помнила уверенно сказанные вещие слова одной из последних кельтских прорицательниц:

— Дуб — дерево благословенное. Всегда ищи укрытие в тени его заботливых ветвей.

— Но ведь все деревья вокруг меня должны рухнуть, — напомнила прабабке Анна-Мария. — И только я, каштан…

— Нет-нет. Дуб тоже живучий, он не поддается никаким вихрям. А ты запомни: никогда-никогда не убеждай себя, что нет никакого выхода. Даже в тюремной камере, когда ветер захлопнет дверь, от удара где-то вверху может открыться окно, сломаться решетка. И бойся сказать такие слова: «Я несчастлива».

— Да, я знаю, — прошептала Анна-Мария.

Прабабка подняла голову, и на ее лбу под белым чепцом собралось еще больше морщин. Старушка была удивлена ее ответом.

— Знаешь? Откуда?

Но Анна-Мария, как настоящий каштан, была замкнутой и упрямой. Она ничего не сказала, лишь пожала плечами.