Варшавская Сирена

— Боже! Сколько всего сгорело, сколько загублено добра!

— А посевы! Наши посевы… — вторила ей соседка. — А тут — ни кусочка хлеба. Дети голодные, пить просят.

— Тише, вы! — заворчал старый крестьянин с синим, опухшим лицом. — Дайте хоть минуту подремать.

— Нашел время! Того гляди налетят.

— Никуда отсюда не уйду, пусть попробуют прогнать! Измордовалась в пути как собака. — В голосе толстухи послышались рыдания.

— Зачем зарекаться? — вмешался кто-то сбоку. — Чему быть, того не миновать.

Люди, сидящие под кронами деревьев, в тени, советовали остаться, а те, кто пристроился у раскаленных стен, проявляли нетерпение, не верили, что на мостах заторы, в крайнем случае готовы были перейти Вислу, если на реке есть броды. Их лица окаменели, губы почернели от пыли. Заслышав крик: «Пускают, пускают!» — они кидались к своим возам, детским коляскам, коровам и лошадям. Им хотелось двигаться вперед, любой ценой убежать как можно дальше от охваченной огнем, осыпаемой бомбами западной границы. Старики и те, что послабее, смотрели на этих людей пустым, бессмысленным взором. Спрашивали топчущихся перед домами дворников, где можно напиться воды. Объясняли, что с ними больные дети, раненые. Кому сообщить об этом, кого просить о помощи?

Но Варшава не была подготовлена к тому, что ей придется принять толпы голодных, перепуганных беженцев, перевязывать раны и ожоги пришедших из-под Ченстоховы или Лодзи. Столица превратилась в огромный бивак совершенно неожиданно, и казалось, что все это какой-то тяжелый, кошмарный сон. Город будили бомбы, падающие уже не только на Окенце и Раковец, но и на центральные улицы и площади. Надежда и вера в победу начали уступать место сомнению. Никто не мог понять, почему союзники пассивно наблюдают за молниеносным продвижением танков и армий Гитлера в глубь страны, к Висле, почему не пытаются бомбардировать немецкие порты, военные заводы и склады боеприпасов.

Рассказы беженцев о сожженных домах и дворах, о небе, черном от немецких самолетов, передавались из уст в уста. На четвертый и пятый день войны Варшава перестала быть только столицей на Висле, центром Мазовии, — она стала одновременно и оккупированной уже Силезией, и истерзанной Великопольшей, и жестко произносящим слова: «Это разгром» — Поморьем. Сирены выли все чаще, спокойный, но уже надоевший голос то и дело сообщал: «Налет, налет…» — и почти сразу же объявлял воздушную тревогу. Тревогу для измученных, грязных и голодных беженцев, для всей Великопольши, Поморья, Силезии, а также Катовиц и Кракова. «Тревога!» — кричало радио. «Тревога!» — выла сирена.

Уже на четвертый день жители столицы замкнулись в тупом молчании, только иногда проклинали тех, кто не предупредил их загодя, не сказал правды о том, что западная граница на самом деле открыта, что там нет оборонных укреплений и перевес немцев в танках, артиллерии и самолетах огромен, вражеские моторизованные войска молниеносно перебрасываются с одного направления на другое, тогда как польская пехота с трудом добирается до пунктов назначения и, не успев отдохнуть, прямо с марша вступает в бой. А идущие на запад, чтобы остановить немецкое наступление, польские части сталкиваются с толпами беженцев, со стадами перегоняемого на восток скота и вынуждены прокладывать себе путь силой, сметая с дороги крестьянские телеги. И все это в грохоте падающих бомб и треске пулеметов, в вое пикирующих самолетов, непрерывно кружащих над запруженными дорогами, обстреливающих и колонны солдат, и сидящих на обочинах беженцев со стертыми в кровь ногами, и детей, плачущих на крестьянских возах.

Анна упаковывала в библиотеке книги и помогала сносить их в подвал, прислушиваясь попутно к передаваемым по радио сообщениям:

— Внимание! Внимание! Толпы эвакуированных, блокирующих шоссе и выезды из города, затрудняют передвижение наших войск в пределах столицы… Призываем всех жителей сохранять спокойствие и, несмотря на налеты, принять участие в мероприятиях по обеспечению питанием беженцев, рытью траншей и строительству укреплений. Через минуту передадим перечень новых сборных пунктов…

После полудня призывы стали более драматичными:

— Внимание! Внимание! На Сенной улице пожар. Горит дом номер двадцать. Для спасения горящих зданий под номерами девять, десять и двенадцать по улице Серебряной призываются мужчины. Необходимо иметь с собой топоры, кирки и ведра…

— Почему только сейчас? — возмущалась Анна. — Разве нельзя было заранее организовать на фабриках и в учреждениях добровольные пожарные команды?

— Но кто же мог предполагать, что Варшава подвергнется опасности уже в первую неделю войны? — пыталась найти объяснение Мария. — Взгляни на карту. Ведь это центр Польши.

— Ты всякого готова оправдать. А сама добровольно нам помогаешь, хотя всего-навсего читательница библиотеки. И траншеи копала в Уяздовском парке. Но кто ты такая? Ну кто? Никто. Как и я. О нас не подумали, не приняли в расчет на случай войны. А где те, на которых вы могли и должны были рассчитывать?