Варшавская Сирена

— Не знаю никакого Дунина. А костюмы твоего мужа мы перевесили в стенной шкаф в коридоре, напротив моей двери. Только не забирай всего, что там найдешь. Отец должен не сегодня завтра вернуться.

— Будем надеяться. А мои платья? Там, где были? Или немцы их оттуда выбросили?

— Они не трогают дамских тряпок. По крайней мере пока.

— Пойдем, — Анна потянула за собой Новицкую, — возьмем и себе что-нибудь из теплых вещей.

— Не советую туда идти, — встревожилась пани Рената. — Входную дверь они не разрешили запирать, и когда вернутся, неизвестно. Во всяком случае, сначала зайдите на кухню и измажьте лица сажей. И волосы взлохматьте.

— Зачем?

Пани Рената долго молчала, наконец с трудом проговорила, понизив голос:

— Они насильничают Устраивают оргии. Я всю ночь слышала пение, крики, плач. Быстрее в кухню, в кухню!

Анна невольно повернулась к зеркалу, чтобы взглянуть на себя. И увидела чужое лицо с запавшими щеками, но с огромными, блестевшими, как звезды, глазами. Смирившись, вздохнула.

— Мы хотели здесь помыться, а выйдем еще грязнее.

— Зато так безопаснее. Красивым женщинам теперь нельзя ходить по улицам.

Они вошли в кухню, где Леонтина молча протянула им блюдце с золой.

— Глупо все это. Извини меня, Галина.

— За что?

— За то, что не умею противиться моей свекрови. Ну что, достаточно я уже безобразна?

— О, да! И гарью от тебя еще несет.

— Значит, все в порядке. Пойдем уложим вещи. Леонтина, а часовых в воротах не поставили?

— Пока нет. Может, сегодня уедут? На всякий случай чемоданы я вынесу сама. Так будет лучше.

— А где Юзя?

— У знакомых, на Маршалковской. Вчера отсюда убежали все девушки. Кроме Ули.

— Кто это?

— Не помните? Горничная наших соседей. Они ушли из города, а ее оставили сторожить квартиру. Все было ничего, покуда не принесло этих немцев — тут ее как подменили. Не уберегла ни квартиры, ни себя. Дрянь девка.

Они быстро уложили вещи, не теряя больше времени на разговоры, и все же не успели уйти вовремя. Позже Анна обвиняла себя, только себя: ведь чемоданы уже стояли на кухне, а она во второй раз побежала в свою комнату за теплым пальто. К счастью, она была в коридоре, когда входная дверь внезапно отворилась и на пороге появился белокурый немец в военной форме. Он втолкнул ногой сумку, полную бутылок с вином, и повернулся к кому-то, стоявшему за его спиной.

— Schneller! Schneller!

В коридор бочком протиснулся какой-то штатский и положил на паркет целую охапку церковных свечей, завернутых в ризу. Когда он выпрямился, Анна узнала в нем давешнего польского офицера, которого видела возле их дома в первые дни войны. Но почему этот псевдоофицер теперь в гражданском? Анна отвернулась, боясь, как бы тот ее не узнал. Она уже условилась с пани Ренатой: ни она, ни Галина здесь не живут, они только забежали на минутку проведать больную.

Анна отступила к двери столовой, но офицер услышал шорох и поднял голову. Сначала он удивился, а затем рассвирепел.

— Кто это? Почему сюда заходят посторонние?

Человек в штатском прижался к двери. Боялся. Он тоже боялся.

— Господин штурмбанфюрер велел снять с двери цепочку и замки, так как не мог попасть в квартиру.

— Прикрепишь цепочку на место, а открывать нам каждый раз будет одна из этих старых ведьм.

Hexe. Alte Hexe. Старая ведьма. Анна со школьных времен знала немецкий язык настолько, чтобы понять сказанное офицером. Но теперь его гнев обратился на нее.

— Ты! Что здесь делаешь?

— Я пришла навестить больную тетю.

— Она выглядела вполне здоровой, когда отказывалась нас впускать и аж охрипла от крика.

Внезапно офицер умолк, словно лишь теперь до него дошло, что девушка произнесла несколько слов на его родном языке.

— Ты говоришь по-немецки?

— Нет. Но понимаю. Немного, — ответила по-польски Анна.

Штатский услужливо перевел. Он, видимо, не узнал ее, так как ничего от себя не добавил. В этот момент вошли еще несколько военных, а в дверях столовой показалась Новицкая, обеспокоенная исчезновением Анны. Дальше все происходило как в страшном сне.

Все сидели за столом, на котором горели разноцветные восковые свечи. Немцы открывали все новые консервные банки и пили белое вино, название которого Анна запомнила на всю жизнь — «Furmint». Всякий раз, когда она пыталась встать из-за стола, белокурый немец, увидевший ее первым, хватался за пистолет, лежавший возле его тарелки. Она снова садилась и по-польски отвечала на вопросы. Переводил мужчина в штатском.

— Неужели в этом доме нет никакой еды?

— Не знаю. Но если есть, то, вероятно, конина.

Продолжительный хохот.

— Значит, у вас едят только конину? А где жирные гуси? Или это была пропаганда? Да? Почему ты молчишь?

— Не знаю, что ответить. Гуси есть в деревне. В осажденном городе нет ничего, кроме убитых лошадей.

Хохот прекратился. Напряженное внимание, все глаза устремлены на Анну.

— И грязных девушек. Почему ты такая грязная?

— Потому, что нет воды.

— Ваши солдаты такие же грязные, неопрятные. Я видел, как они выходили из города. Банда, а не войско.

— У них тоже не было ни капли воды.