Варшавская Сирена

— Окно в кладовке открыто. Хуже, что Леонтина всегда запирает ту дверь на ключ. Но другого выхода нет. Я пойду первой, совсем недавно лазила на самые высокие деревья. Потом помогу тебе. Свети.

Действительно, окна разделяла только узкая полоса стены, но вентиляционная шахта, холодная, темная, уходила вниз, в пустоту. Не оставалось ничего иного, как встать на карниз и прыгнуть в другое окно. Когда-то именно так, с размаху, Анна прыгала в волны океана…

— Это безумие, — шепнула Новицкая.

— А ты знаешь другой способ? Здесь не на что встать. Посвети.

Анна прыгнула, и ее оглушил звон бьющихся стеклянных банок, грохот падающих жестянок. Лишь на мгновенье она потеряла равновесие, но это было уже в кладовке, по ту сторону пропасти. Сердце билось так же сильно, как тогда, во время прилива, когда она вынуждена была бороться за жизнь, а волны тянули ее на дно.

Дальше все пошло проще. Связанные полотенца послужили буксирным канатом, и через минуту обе девушки стояли в тесной каморке, пропахшей травами. В кромешной темноте.

— Мы здесь тоже заперты?

— Не знаю, надо проверить.

Анна ощупью сделала несколько шагов, уронила какую-то бутыль и едва не вылетела в коридор, так как дверь, о которую она оперлась, была снята с петель и лишь приставлена к дверной раме. Из столовой пробивался свет все еще горящих свечей.

— Что дальше? — услышала Анна позади себя шепот.

— Идем в комнатку за кухней, к Леонтине. Мама не должна нас видеть.

— Утром ее станут допрашивать. А может, и сегодня ночью.

— Скажет, что спала. Ничего не знает. Ведь мы чужие.

— Чужие… — повторила Новицкая и вздохнула.

— А может, возьмем ее с собой?

— Сейчас, ночью? Куда?

— В библиотеку на Познаньскую. Это рядом, за углом. Переждем там ночь.

Но пани Рената не хотела уходить из дома. Она глубже забилась под одеяла, повторяя:

— Идите уж! Нам, старым, ничего не сделают. Ничего. Уходите скорее.

Леонтину они застали стоящей на коленях у кровати, погруженной в молитву. Увидев Анну, она вздрогнула, встала и погасила свечку.

Все снова погрузилось в темноту.

— Никто не знает, что мы убежали, — объяснила шепотом Анна. — Квартира пуста, их нет. Нам нужно уйти черным ходом.

— У вас все лицо в крови.

— Должно быть, поранилась, когда прыгала из ванной. Пустяки. Лишь бы добраться до Познаньской, пока темно. Чемоданы, скорее!

— Утром здесь будет Судный день.

— Для нас он, Леонтина, сегодня уже был!

— Да, да.

— Скажите, что не видели нас и не знаете, как мы ушли. Думали, что вместе с ними. И пани Ренату предупредите.

— Поверят?

— Не знаю. Но нас не найдут, если вы не назовете фамилий. Скажите, что познакомились с нами в бомбоубежище. Мы с другой улицы, из сгоревшего дома. Вы нас не знаете.

— Тебя еще видела дворничиха, — напомнила Новицкая.

— Ее трясет от этих немцев. Она ничего не скажет, — шепнула в темноте Леонтина.

— Ну, идем. Простите, Леонтина, но мы не могли поступить иначе.

Леонтина, не сказав больше ни слова, выпустила их черным ходом. Уже в дверях сунула Анне в руку коробок спичек.

Ни одна из них не знала тогда, что с той поры, в течение нескольких лет, они вынуждены будут выбирать между своей и чужой безопасностью, между меньшим и большим злом. И что в эту ночь они погрузились в атмосферу заговора, обмана, молчания.

Они не рассказали ни Адаму, ни Павлу о том, что пережили на Хожей. Анна коротко сообщила, что в квартире застали офицеров СД, что, несмотря на это, принесли одежду, но помощь пани Ренате необходима.

Павел нахмурился.

— Значит, части СД уже в Варшаве? Я был сегодня на Театральной площади, кое с кем разговаривал, но все уверены, что немцы войдут в город только после того, как разберут баррикады. Между тридцатым сентября и первым октября.

— То есть как раз сегодня.

— Да, действительно сегодня. Я опять пойду в магистрат, но по пути загляну в госпиталь на Краковском Предместье. Пусть дядя переоденется в то, что вы принесли, и идет на Хожую. Скажет, что уходил из Варшавы вместе с другими мужчинами, а теперь — старый, больной — возвращается домой. Имеет же право хозяин квартиры жить у себя дома?

До тех пор пока немцы не завладели Варшавой, никто не знал, что для оккупантов не будет существовать никаких прав и законов, кроме тех, которые они намеревались навязать «недочеловекам» на восточных землях.

Первого октября чужие солдаты стали на стражу перед комиссариатом полиции, и в тот же день госпиталь перешел в подчинение вермахта. Военных врачей и профессиональных медсестер объявили военнопленными, но начальник санитарной службы, полковник вермахта, разрешил им свободно передвигаться в пределах оккупированного города. Павел Толимир больше не числился пациентом госпиталя, но часто навещал Адама. Именно от него Анна узнала, что президент города Стажинский отказался уйти из Варшавы и остается на своем посту. Рассказал Павел и о том, что в последние дни перед капитуляцией, когда над городом черным столбом стоял дым и непрерывно гремела канонада, командование обороной Варшавы определило задачи тех офицеров, которые нелегально оставались в городе.

— Это то, о чем ты мне говорил вчера? — спросил Адам.