Варшавская Сирена

— Ох, я присутствовала при том, как вывозили книжные фонды и документы из библиотек сейма, президиума Совета Министров, из Национальной библиотеки. Но там мне ничего не удалось сделать. Вывозили только немцы, на военных грузовиках. Прямо на вокзал. Часть погрузили на прибывшие из самого рейха грузовики с прицепами. Я записала название экспедиторской фирмы: «Рихард Шульце, Берлин — Нойкёльн». Скажи об этом в своей библиотеке.

В Константине на деревьях желтели последние листья, а в садах цвели уже только лиловые астры. Но прабабкин дом по-прежнему белел на фоне темных сосен, разительно отличаясь от искромсанных осколками зданий города: чистый, с блестящими стеклами окон.

— Невероятно! — пробормотала Анна.

— Ты что, не знаешь прабабку? — спросила Ванда, широко распахивая ворота. — Она сумеет навести уют даже в тюремной камере. Но почему никто не выходит нас встречать? Неужели и тут немцы?

Один немецкий солдат уже бежал к воротам, другой — стоял на террасе. Анне с Вандой не удалось бы пересечь сад, если б из дома, из боковой двери, не выбежала Крулёва и не вступила в переговоры с солдатами. Узнав, что прибывшие — внучки старой дамы и привезли ей лекарство, часовые позволили им войти.

Маршальша была в своей комнате. Она раскладывала пасьянс, но, увидев гостей из Варшавы, резким движением смахнула карты со столика и встала. Выглядела она так же, как всегда, только щеки были бледней обычного.

— Девочки! — вздохнула она. — Наконец-то!

И крепко обняла обеих. Анна почувствовала себя дома. На секунду пожар госпиталя, стоны раненых, бессилие осажденного города отступили в далекое прошлое. Реальными были лишь царящий в этом доме покой и тихий шепот губ, прижавшихся к ее волосам.

— Вы здесь. Это хорошо, хорошо.

Прибежала Данута, и на короткое время все стало таким, как прежде. Прабабка пыталась улыбаться.

— Самое главное — выдержать, — сказала она. — Продолжать жить.

— Ох, жить… — вздохнула Анна. — Все равно как?

— Почему — все равно? — удивилась маршальша. — Не думаешь же ты, что это конец? На войне всяко бывает: сегодня отступление, завтра победа.

Теперь рассмеялась Ванда.

— А вы говорили, что никогда не отдадите немцам «Мальвы».

Прабабка посмотрела на нее осуждающе.

— Ты здесь была? Нет. Значит, не знаешь. Все улицы и шоссе были запружены танками, машинами, пушками. Я смотрела на это нашествие железных муравьев и одновременно видела дым, черный дым над Варшавой. Ночью красное зарево и беспрерывная пальба не давали спать. Я было совсем скисла, но меня спасла реквизиция. Когда их полковник вошел в гостиную и велел покинуть дом, я взбеленилась. Встала и приподняла край стола — оттуда все как посыплется, ему чуть ноги не переломало. А потом я сказала: пусть лучше меня убьет, как убивает моих близких в Варшаве, но не лишает старую женщину крова. Он спросил, есть ли в доме заразные больные? Я ответила, что не унижусь настолько, чтобы пугать его тифом, так же как не перестану говорить по-французски. Пусть забирает весь первый этаж, вместе с прислугой. А мы с внучками останемся наверху. Полковник долго на меня смотрел и вдруг решил, что одного этажа им хватит. А перед тем, как войти в Париж, ему не помешает — для практики — поболтать по-французски. Разумеется, не слишком часто — пока ему нужно завоевать крепость Варшаву.

— И он приходил к вам беседовать по-французски?

— Нет. Конечно, не приходил. Это он так сказал, чтоб не потерять лица. Очень уж был обескуражен, видя, как со стола летят в его сторону книжки, подсвечники и пепельницы. Что ж, пережил небольшую бомбардировку и капитулировал.

Прабабка засмеялась своим молодым, заразительным смехом, радуясь, что обескуражила полковника, что позволила себе безумную выходку, что видит перед собою милые юные лица.

— Неужели вы действительно не знаете, что такое страх? — спросила Анна после того, как они с Вандой ответили на все вопросы, касающиеся судеб членов семьи.

Прабабка задумалась, погрустнела.

— Знаю, но предпочитаю не помнить. Стараюсь не думать о том, что было в жизни плохого, несправедливого, жестокого. Вот вы рассказывали о самоубийствах в Варшаве. Это не выход. Нужно упорно держаться до конца, как требовал Стажинский. Никогда нельзя знать, что принесет завтрашний день. Может… войну на Западе? Наступление Франции?

— Вы в этом уверены?

— Милая моя, я догадываюсь, что должна чувствовать именно ты. Но в чем можно быть уверенной сейчас, сегодня? Этот их фюрер нападает внезапно, молниеносно, разрушает дома, дороги, мосты. Нет, я ничего не знаю. Но одно несомненно: даже если, как говорят, он намерен уничтожить все наши памятники культуры и превратить Варшаву в провинциальный город, бояться он нас не научит. Тот, кто будет бояться, рано или поздно погибнет. От руки врага или по собственной воле. В петле, от пули или от воткнутой в сердце шпильки.

Маршальша не сдвинулась с места, но вдруг как будто перенеслась в другое измерение. Смотрела перед собой пустыми глазами, словно сосны, растущие на песках Константина, были Свентокшиской пущей, где когда-то разыгрывалась трагедия январского восстания 1863 года.