Варшавская Сирена

Независимо от того, что происходило на Западе после падения Франции, Варшава пустела. Под разными предлогами немцы вывозили из нее мужчин и молодежь. И убивали: одних — на лесной поляне в Пальмирах, других — в Павяке и концлагерях. В Варшаве появился немецкий жилой район, откуда выселили всех поляков, а в начавших курсировать трамваях передняя площадка и первые места в вагонах предназначались «только для немцев». На улицах, в очередях и за прилавками снова были одни женщины, на их плечи легла забота о воспитании и спасении от голода детей. Тысячи варшавских женщин остались одинокими и могли рассчитывать только на собственные силы. Они добывали пищу, топливо, содержали дом — без мужчин. В труднейшие годы оккупации воспитывали детей без отцов.

Помимо своего желания, а нередко даже открыто негодуя, они приняли на себя все обязанности отсутствующих мужчин — разбросанных по чужим странам, интернированных, загнанных за колючую проволоку концлагерей и в тюремные камеры, расстреливаемых и закапываемых в общих могилах. Никогда еще матриархат не был столь настоятельной необходимостью и в то же время мучением. Матери стремились уберечь сыновей от судьбы их отцов, но не могли не ставить их в пример, не чтить памяти погибших или замученных. Они пытались оградить молодых от опасности, но опасность была вездесуща. Она грозила в равной степени подростку, идущему по улице, в которую въезжали полицейские автофургоны, и тому, кто во время облавы оказывался в трамвае, попадал в засаду, в квартире приятеля или же ночью слышал на лестнице своего дома топот ног, поднимавшихся все выше и выше, а затем — удары прикладами в дверь. Грозила опасность и тем, кто на занятиях в профучилище торопливо прятали запрещенные учебники по истории и литературе или на подпольных курсах изображали вечеринку с танцами под патефон, разыгрывали шахматную партию. А поскольку небезопасно было само существование, сама жизнь на землях, обещанных фюрером в собственность гражданам рейха, то неминуемо должно было возникнуть новое, подпольное государство, управляемое законами, отличающимися от навязанных оккупантом, государство, в котором «жить» означало действительно «жить», а не безропотно умирать, подчиняясь тирании жестокой судьбы.

Как-то в библиотеку на Котиковой зашел Зигмунт Град. Он еще не очень твердо держался на ногах, но пришел специально, чтобы напомнить, как он предостерегал от союза с далекой Францией. Это рассердило Анну.

— Почему же в таком случае, — допытывалась она, — ты здесь, а не по ту сторону восточной границы? Что может тебя ждать в Варшаве? Выселение, вызов на работы в Германию, арест или смерть. Не нужно было возвращаться. А уж если решился, не теряй надежды.

— На что?

— На то, что это еще не конец. Что Англия не захочет отдать свой остров без борьбы. В воздухе, на море.

Зигмунт пожал плечами.

— Англия так же слаба, как Франция. И не готова к войне. Во всяком случае — к такой войне.

— А ты готов? — насмешливо спросила Анна. — Да? Чем ты занимаешься?

Он удивился:

— Работаю на фабрике, на Воле. Как и прежде.

— И это все?

— А что, по-твоему, я должен делать?

— Не знаю, правда не знаю. Сейчас — война.

— Я не собираюсь быть только пассивным наблюдателем, посторонним зрителем, хотя смотрю на вещи иначе, чем ты.

В дверь постучали. Два раза.

— Зигмунт!

— Да?

— В читальню пришел чужой человек, подозрительный. Уходи. И будь осторожен.

— Ты это и Адаму говоришь?

Анна рассмеялась, провожая его до двери.

— Ну конечно! Только теперь никто никого не слушает. Каждый поступает по-своему.

Анна больше не работала в госпитале, но иногда забегала туда навестить тяжелораненых, которых не отправили в лагерь. Это уже не был прежний Уяздовский госпиталь. Из старого состава врачей и медсестер остались немногие. Чистые палаты с застекленными окнами ничем не напоминали переполненных помещений с липкими от крови полами.

— Я думала, что останусь с больными, — говорила Новицкая, провожая Анну до ворот, — но пришло время школьных экзаменов, и я вспомнила слова того офицера СД: «Ты никогда уже не будешь никого учить». И с сентября я бросаю работу в госпитале. А как твой Адам? Здоров? Работает?

— Учится ходить с палкой. Сменил фамилию, адрес. Но что-то он мне не нравится. Мрачный какой-то, сам не свой…