Читаем Варшавская Сирена полностью

Наступили холода, но погода стояла ясная, и Анна решила уговорить Адама в ближайшее воскресенье съездить в Константин.

— Отметим там мой день рождения. Двадцать три года как-никак. К тому же скоро одиннадцатое ноября, а в Париже этот день всегда торжественно отмечают как день победы над бошами.

— Это чепуха! Но насчет твоего дня рождения следует буне напомнить. Пусть они с Кристин испекут самый вкусный из своих тортов.

— Бедная Кристин! — вздохнула Анна. — Вот никогда не думала, что покидает Геранд ради того, чтобы стоять у плиты в «Мальве».

Торты «мокко», ореховый и «Федора» славились как фирменные изделия старейшей представительницы рода Корвинов. Поскольку в саду росли и лесные, и грецкие орехи, то изделия этой фирмы отнюдь не были суррогатом. Сперва Стефан возмущался и протестовал против выпечки тортов на продажу, но, убедившись, что этим занимаются все женщины — как домохозяйки, так и те, которые где-то работают, — махнул рукой и перестал даже заходить на кухню.

— Делает вид, что он выше этого, — подмигнула Анне прабабка. — Хотя прекрасно знает, что, если б не торты, мне бы пришлось продавать свои украшения. Он такой скрытный и настолько не выносит торгашества, что даже вам не признался бы, что у него есть кое-что для продажи. И лишь иногда снисходит до того, чтобы попробовать мои скромные изделия, причем только по принуждению. Но сегодня, по случаю твоего дня рождения, мы приготовили великолепнейший торт исключительно для нас самих.

Берт от всей души приветствовал Анну и долго, энергично тряс ее руку.

— Очень рад, что мы посидим вместе и, кажется, выпьем настоящего чая. Хотя я и предпочитаю пудинг, но должен признать, что торты леди Корвин произвели бы в Лондоне фурор. Мы с Гарри не можем только понять, откуда берется для них кофе, шоколад? Притом самые доброкачественные.

— От вас, — не могла удержаться от язвительного замечания воспитанница «школы Дьявола».

— Каким образом? — не понял Берт.

— А помните, перед нападением немцев на Россию вы видели на улицах Константина английские легковые автомобили? Вы еще сказали со злостью, что это те машины, которые вашим войскам пришлось бросить под Дюнкерком. Но на побережье Бретани осталось не только ваше снаряжение, а еще и жестянки с чаем, какао, шоколадом в порошке. Их вы и едите теперь — то, чего не слопали под Дюнкерком. Как известно, в природе ничто не исчезает.

Но Берт даже не улыбнулся и продолжал смотреть на Анну с искренним недоумением.

— И все равно я ничего не понимаю. Мы бросили эти запасы продовольствия за тридевять земель отсюда, и захватили их не вы, а немцы. Так откуда же в Польше, в Константине…

— Коммерция и контрабанда, — коротко объяснила Анна. — Карусель крутится непрерывно: вы бросаете, немцы забирают, привозят сюда, их солдаты продают нашим перекупщикам на базарах или получают за эти сладости дешевую любовь. Товар идет дальше в оборот и наконец попадает в руки нашего садовника, сына нашей дворничихи и тысячи других людей, лишенных нормальной работы. А потом женские руки разносят торты и пирожные по маленьким кафе и кондитерским, которые не «только для немцев». В результате господа завоеватели едят отечественные эрзацы из фасоли и мака, а мы и беглецы из офицерских лагерей лакомимся настоящим шоколадом.


В Варшаве продолжалась неуступчивая, упорная борьба за существование, за спасение своей культуры, языка, веры. Столица тяжело пережила жестокий раздел на три части: немецкую, польскую и еврейскую. Передвигаться по городу становилось все труднее и опаснее. Только на аллее Шуха и в Иерусалимских аллеях шумно веселились немцы. Основания для веселья в тот год у них были: они гордились одержанными победами и рассчитывали встретить Новый год в Москве или Ленинграде. Улица презрительно называла немцев «живыми трупами» и «временщиками», но пока еще они одерживали верх, ели, пили, кричали «Хайль!» и орали свои песни в ресторанах «только для немцев». Гитлер все еще был для них победоносным вождем. Он завоевал всю Европу, загнал «жидовскую погань» в гетто, «недочеловеков» — за колючую проволоку концлагерей или в тюремные камеры. Он очищал для граждан рейха не только «крепость Варшаву», но и всю долину Вислы, раздавал поместья и усадьбы своим поселенцам, ежегодно наполнял подземные бункера все новыми коллекциями бесценных картин, серебра, тканей и инкунабул. А когда в начале декабря японцы нанесли удар по американцам, уничтожив в Пирл-Харборе на Гавайях значительную часть их дальневосточного флота, ликованию немцев не было конца. Теперь будущее рисовалось Анне в более черных тонах, чем когда-то в Уяздовском госпитале, хотя фронт проходил за тысячи километров от Варшавы, по заснеженным полям России. Она уже забыла слова «нужно умереть, как на Вестерплятте». Неужели налет японских бомбардировщиков на Гавайи снова предвещает гибель надежды?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Великий перелом
Великий перелом

Наш современник, попавший после смерти в тело Михаила Фрунзе, продолжает крутится в 1920-х годах. Пытаясь выжить, удержать власть и, что намного важнее, развернуть Союз на новый, куда более гармоничный и сбалансированный путь.Но не все так просто.Врагов много. И многим из них он – как кость в горле. Причем врагов не только внешних, но и внутренних. Ведь в годы революции с общественного дна поднялось очень много всяких «осадков» и «подонков». И наркому придется с ними столкнуться.Справится ли он? Выживет ли? Сумеет ли переломить крайне губительные тренды Союза? Губительные прежде всего для самих себя. Как, впрочем, и обычно. Ибо, как гласит древняя мудрость, настоящий твой противник всегда скрывается в зеркале…

Гарри Норман Тертлдав , Гарри Тертлдав , Дмитрий Шидловский , Михаил Алексеевич Ланцов

Фантастика / Проза / Альтернативная история / Боевая фантастика / Военная проза
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее / Проза