Варшавская Сирена

— Но не судьба делает любовь прочной. А вы сами: она, ты. Если только действительно это она, Адам.

Они невольно посмотрели друг на друга, и снова их глаза не могли оторваться, расстаться. Прабабка какое-то время смотрела на эти молодые, голодные лица, и неожиданно ее голос сорвался, задрожал. Подошедшая к ним Кристин клялась потом, что маршальша сказала с горечью и с грустью:

— Да ведь они безумные оба! Оба!

В тот день после обеда они сидели в самом диком закутке сада, под цветущей черемухой.

— Аннет, вы ни с кем не обручены? Не связаны?

— Нет.

— Мои сестры после возвращения только и твердили: Анна-Мария, Анна-Мария.

— Но ваша мать…

— Не будем говорить об этом. Прошу вас, поверните голову и посмотрите на меня как тогда, в аллее. Да, именно так.

Он наклонился, пылко ее обнял, и Анна-Мария уже не могла понять, кружится ли у нее голова от пьянящего запаха черемухи или от поцелуев, которые она чувствовала на глазах, щеках, губах. Одно было ясно: она не могла от него оторваться, не хотела даже думать о том, чтобы воспротивиться его ласкам.

— У тебя белки совершенно сапфировые. Ты знаешь об этом?

— Знаю.

И он целует ее закрывающиеся глаза, трепещущие ресницы.

— Моя мать сразу догадается, когда увидит нас вместе. Но это теперь не важно. Ох, совсем не важно!

— Моя тетя Кристин не хочет быть замешанной…

— Во что?

— Она сказала: в это безумие. Cette folie.

Он снова привлек ее к себе, крепко сжал пальцами ее руку.

— Анна. Скажи по-польски: «В эту любовь». Меня не интересует слово «amour», которое, возможно, говорили когда-то твои уста.

— Нет, нет!

— Ты была в Париже четыре года! И ни разу?..

— Я бретонка. «Белая».

— Ваших девушек никто не целует?

— Только после обручения.

— Это значит, что ты… Что веришь в вечность нашего безумия?

— Но ведь… Только что ты не хотел слышать это слово. Поэтому я говорю: это не безумие, это, наверное, любовь.

— Повтори еще раз.

— Зачем?

— Потому что к нам идет дядя Стефан. И вместо того, чтобы целовать тебя, мне придется что-то говорить. Хочешь встретиться здесь со мной вечером?

— Да, да.

Из-за кустов лиловой сирени вышел очень высокий мужчина в очках, с седеющими висками. На нем был костюм для выхода в город, и в руке он держал трость с серебряным набалдашником. Увидев их, он начал крутить ее совсем близко от скамейки, и Анна-Мария невольно отстранилась.

— Дядя! — прошептал Адам. — Нельзя так.

— А можно доводить до слез мою мать? — так же тихо сказал дядя Стефан. — Я не видел ее в таком состоянии со дня смерти отца. Другими словами… Другими словами, уже шестнадцать лет.

— Тогда она оплакивала того, кого больше всех любила.

— Неправда! — грубо прервал его Стефан.

— Конечно, после вас, дядя, — быстро поправился Адам. — А сейчас над чем она плачет? Над концом любви, которой, собственно говоря, и не было? Ведь это Людвике было важно войти в нашу семью. И вам хотелось, особенно маме. А вовсе не мне.

— Меня интересуют чувства не Людвики, а твои. Похоже, ты сказал или сделал что-то такое, что довело ее, всегда такую спокойную, до слез. Она не впустила меня в свою комнату. В это трудно поверить. И поэтому я требую объяснений. А может, эта девушка…

— Дядя!

— Эта молодая француженка… Мне, видимо, стоит внимательнее к ней присмотреться, ведь она сумела выжать слезы из глаз моей матери.

Он подошел поближе и отодвинул цветущую ветку черемухи, бросавшую тень на лицо Анны-Марии. Взглянул на нее только раз, и неожиданно губы у него скривились в какую-то болезненную гримасу, а на бледных щеках выступили красные пятна.

— О боже! — простонал он. — Боже!

Потом резко повернулся, выпустив ветку, которая ударила Анну-Марию по лбу, растрепав волосы, и, широко шагая, ушел; им показалось, что он в панике убегает.

Анна-Мария потерла лоб правой рукой, левую Адам сжал ей до боли, и, стараясь улыбнуться, сказала, хотя была потрясена случившимся:

— Видимо, мне суждено в этом саду получать одни удары. Что с ним случилось?

— Не понимаю, — буркнул Адам. — Это родной сын прабабки, единственный, кто не женился, хотя ему уже пятьдесят. Некоторые утверждают, что это она, после неудачного замужества дочери Михалины, не соглашалась ни на одну из предполагаемых невесток, ибо дядя часто в кого-то влюблялся, но на самом деле…

— На самом деле — что?

— Он любит только одну женщину — свою мать.

Анна-Мария нахмурила брови, пытаясь что-то вспомнить.

— Ага, помню. Кристин утверждает, что пани Корвин любит тебя больше, чем обеих девочек.

— Ах, моя мать! — надул губы Адам. — Она просто из снобизма хвастается взрослым сыном. Но здесь не то. И не так, не так! Дядя обольщается, считая, что он был всегда первым в сердце прабабки, в чем я сомневаюсь… Впрочем, этого никто не знает. Зато я уверен, что не останусь старым холостяком, лишь бы кому-то угодить. Сегодня, именно сегодня я решил жениться.

— А раньше? А та девушка? — удивилась Анна-Мария. — Людвика?

— Ох, это был лишь летний флирт, который я тянул, чтобы их запутать.

— Как же так? Ведь ты приехал в «Мальву» днем раньше и не появился дома, на Хожей. Не спешил же ты так к… прабабке?

Он засмеялся.