Варшавского гетто больше не существует

Центральные районы бывшего Польского государства, объявленные Генерал-губернаторством, со своей особой администрацией и «правительством», стали временной резервацией для сгоняемого с запада польского и еврейского населения. Все руководящие посты в администрации Генерал-губернаторства заняли немцы, в их руки перешли еврейские, а также крупные и лучше организованные польские предприятия. Закрывались музеи, театры, книжные издательства, газеты и журналы. Произведения искусства, коллекции, оборудование научных учреждений вывозились в Германию или расхищались гитлеровскими вельможами. Были закрыты высшие учебные заведения, сокращено число школ, а из учебных программ исключено преподавание литературы, истории, географии. Библиотеки были частью закрыты, частью вывезены в Германию, а в уцелевших изъяли книги по общественным наукам и книги на иностранных языках, кроме, разумеется, немецкого.

Посетив как-то Варшаву, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер нашел, что слишком много молодых людей без толку шатается по улицам. Начались облавы. Внезапно оцеплялись наиболее многолюдные места — кинотеатры, церкви, базары, — и находившихся там мужчин сажали в автомашины и отправляли в Германию на работы, не позволив, как правило, даже предупредить родных. Рабочих, мелких служащих, торговцев и предпринимателей отправляли в концлагерь за такие провинности, как невыход на работу, нелегальная торговля, самовольная организация предприятия.

Безудержный террор гитлеровцы считали лучшим способом поддерживать в стране порядок и спокойствие. Когда 26 декабря 1939 г. в пригороде Варшавы Вавере уголовники убили двоих немецких офицеров, прибывший на место происшествия батальон немецкой полиции расстрелял более сотни первых попавшихся поляков. Летом 1940 г., рассчитывая на то, что внимание мировой общественности поглощено сражениями во Франции, гитлеровцы учинили в Польше новую массовую бойню. В Пальмирах, неподалеку от Варшавы, они расстреляли несколько тысяч видных деятелей довоенной Польши — ученых, фабрикантов, представителей общественных организаций. Это была «превентивная мера» — оккупанты заранее ликвидировали людей, которые, по их мнению, в дальнейшем могли возглавить движение сопротивления.

Католическая церковь также подверглась преследованиям: гитлеровцам не нравилась ее роль в национальных традициях Польши. Тысячи польских священников и монахов были расстреляны или брошены в концлагеря.

Польский экономист Вацлав Ястшембовский в своей книге «Немецкая экономика в Польше 1939–1944", написанной в оккупированной Варшаве, говорит, что «круг правовых гарантий, защищающих домашних животных или даже охотничью дичь, был шире и соблюдался более строго, чем круг правовых гарантий, защищавших поляка на польских землях". Действительно: «На углу варшавской улицы стоит чистехонький немецкий полицейский, который, улыбаясь, умело регулирует движение. Но не нужно долго ждать, чтобы увидеть, как он разбивает в кровь лицо прохожему, недостаточно поспешно выполнившему его распоряжение. И это была официальная деятельность стража общественной безопасности, а не выходка хулигана. В контору утром приходят служащие и делятся информацией о том, где и кого взяли ночью дома, была ли в трамваях облава, верно ли, что вчера расстреляно несколько сот человек. Об этом говорилось так, как в это время в Лондоне или в Нью-Йорке говорилось о погоде, ибо это были нормальные вещи, к которым привыкли, это была система.

На вокзале немец-железнодорожник, пожилой солидный человек с жизнерадостным брюшком и серьезным видом, наблюдает за толпой убогих пассажиров, выходящих со своими вещичками из поезда. Вот он задерживает человека и грубо отбирает у него бидон с молоком, ведь нужно позаботиться об утреннем кофе; это не грабеж, а деятельность разрешенная, рекомендуемая, открытая. На улице лежит убитый — судя по виду, еврей. Его застрелил жандарм. Документов даже не спросил, так как они наверное были у еврея в порядке; это было не убийство, а официальная деятельность. Комендант лагеря в Освенциме уведомляет телеграфом (да, всегда депешей!) семью о смерти сидевшего там несколько месяцев юноши, указывает, что за небольшую плату вышлет урну с прахом, — но никто никогда не узнает, в чем его обвиняли, был ли какой-либо судебный процесс, умер ли он от тифа или, что вероятнее, от впрыскивания фенола, отравлен в газовой камере или забит до смерти; это была формальная процедура, а не преступление.

…В каждой стране при каждом строе встречаются злоупотребления властью, грубость и нечестность чиновников, неравенство прав. Но в стране, оккупированной немцами, это были не случаи и не злоупотребления. Это была система. Это была не грубая выходка индивидуума, не преступление, это была солидно, с немецкой спокойной точностью, с полным чувством легальности выполняемая нормальная административная деятельность, исполнителями же были добропорядочные граждане, хорошие отцы семейств, а не какие-то патологические типы. Патологической была система…"