Варшавского гетто больше не существует

Общенародное несчастье сблизило в конце 1939 г. евреев и поляков, однако притихший на время антисемитизм стал после поражения Польши вновь поднимать голову. Антисемиты помогали немцам вылавливать евреев, уклоняющихся от принудительных работ, показывали жаждавшим пограбить немецким солдатами и чиновникам квартиры и магазины состоятельных евреев. Немцы же, в свою очередь, не стеснялись ворваться в еврейскую квартиру и, выбрав лучшее из утвари, заставить хозяина вынести все это на собственных плечах в ожидавшую у подъезда машину. На прощание от него требовали адрес какого-нибудь другого зажиточного еврея.

Услужливые доносчики показывали пальцами на евреев, осмелившихся, несмотря на запрет, сесть в поезд. Хулиганы вламывались в дома, охотились на улицах за евреями, носившими по традиции бороды и пейсы, и приводили этих несчастных к немцам, которые под гиканье и хохот собравшегося сброда срезали евреям волосы ножом, часто вместе с кожей и мясом. Матерые антисемиты, бежавшие с территорий, занятых Красной Армией, рассказывали повсюду о «еврейско-большевистских зверствах» и громко выражали надежду на то, что Гитлер отомстит евреям за все.

В феврале 1940 г. толпа в несколько сотен человек с криками: «Покончить с евреями!», «Да здравствует вольная Польша без жидов!» принялась громить и грабить еврейские жилища. На углу улиц Францишканской и Валовой евреи стали защищать ворота с ломами в руках. Один погромщик и два еврея были при этом убиты. В погроме, который продолжался несколько дней, приняли участие несколько немецких летчиков, вооруженных пистолетами.

Хулиганские выходки участились в марте 1940 г. во время Пасхи. Шайки подростков окружали прохожих-евреев и избивали их камнями и палками. Немцы по большей части не вмешивались, но иногда разгоняли хулиганов, тогда как другие немцы фотографировали всю сцену. Останавливая хулиганов-антисемитов, немцы опасались, как бы дело не зашло дальше еврейских погромов. Немецкая пропаганда представляла все это так, что якобы антиобщественное паразитическое поведение евреев вызывает вполне понятное возмущение польских народных масс. Однако из-за дикости поляков, рассуждали далее гитлеровцы, их протест против еврейского засилья приобретает слишком необузданный, разбойный характер. Вот тут и оказывается необходим носитель порядка, прирожденный культуртрегер немец, призванный организованно покончить с еврейской эксплуатацией, не допуская при этом польского буйства.

Надо сказать, что в первые месяцы оккупации гитлеровцы порой хотели выглядеть всеобщими благодетелями. Варшавскому населению, в частности, раздавали с автомобилей, принадлежавших ведомству национал-социалистической благотворительности, бесплатные суп и хлеб, средства на которые, впрочем, брались из кассы варшавского городского самоуправления. Иногда в очередь выстраивали и евреев, чтобы заснять трогательную сцену на кинопленку, а затем разогнать ненужных более статистов. Как правило же, евреев изгоняли из очередей за супом и хлебом и даже из очередей у водоразборных колонок (когда в Варшаве были перебои с водой). В Люблине фашистские пропагандисты, откровенно презирая здравый смысл своих соотечественников, не стеснялись инсценировать для киносъемок даже «избиение евреями немцев».

Первое время, когда польское движение Сопротивления только еще становилось на ноги, случаи противодействия антисемитам были редки. В предместье Варшавы Праге один вагоновожатый, хотя ему приставили к затылку пистолет, отказался переехать положенного фашистами на рельсы еврея. На Банковской площади в Варшаве старуха-полька сказала погромщикам, что они позорят Польшу и действуют на руку немцам. Ее слова были встречены хохотом. Чаще всего поляки-доброжелатели ограничивались тем, что потихоньку предупреждали евреев о грозящей опасности со стороны погромщиков.

«Никто, — писал незадолго до гибели еврейский историк и общественный деятель Эмануэль Рингельблюм, — никто не будет винить польский народ за эти беспрерывные эксцессы и погромы еврейского населения. Значительное большинство нации и ее сознательный рабочий класс, трудящаяся интеллигенция несомненно осуждали эти эксцессы, видя в них немецкий инструмент ослабления сплоченности общества, сотрудничество с немцами. Наш упрек, однако, заключается в том, что не было отмежевания — ни в устном слове (проповеди в церквах и т. п.), ни в печатном — от сотрудничающей с немцами антисемитской бестии, что не было эффективного противодействия беспрестанным эксцессам, что ничего не было сделано для ослабления впечатления, будто все польское население, все его слои поддерживали выходки польских антисемитов. Пассивность подпольной Польши перед лицом грязной волны антисемитизма — вот что было большой ошибкой в период до возникновения гетто, ошибкой, которая будет мстить за себя на последующих этапах войны».