Варвар в саду

В ритуале катаров мы не найдем никаких признаков магии, инициации или гностицизма. Это был, как справедливо полагает Донден, скорей уж возврат к давней традиции первых веков христианства.

Изложение доктрины катаров требует использования тонкого аппарата теологических понятий, что значительно превосходит рамки этой работы. Поэтому придется ограничиться популярным пересказом основных положений.

Рене Нелли, издатель, переводчик и комментатор текстов катаров, утверждает, что принципиальное различие между катарством и католицизмом состоит в том, что для Римско-католической церкви Зло было карой за грехи и оставалось в определенном смысле прерогативой Бога, тогда как у катаров Бог сам страдает от Зла, но никого им не карает. Чувственный мир, а также человек, являющийся сплавом бытия и небытия, — это творение Сатаны, падшего первородного сына Бога. Ада нет, но есть перевоплощения, в процессе которых человек либо утрачивает свою телесность и поднимается к свету, либо погружается в нечистую материю. Катары отвергали Ветхий Завет (Бог Моисея был для них синонимом Демона) и считали Евангелие единственной книгой, которая достойна того, чтобы ее читать и размышлять над ней. Однако Христос был для них не воплощенным Богом, но эманацией Всевышнего. И поскольку Он был бестелесным бытием, страдать Он не мог (катары отвергали символику креста как доказательство грубой материализации духовных проблем). Католическую же церковь они считали сатанинским творением, «вавилонской блудницей». Концом света будет космический пожар. Души вернутся к Богу, а материя будет уничтожена. Из такой эсхатологии следовало положение, что после достаточно долгого периода перевоплощений все люди будут спасены — единственная оптимистическая черта этой суровой ереси.

Но ересь ли это? Фернан Ньель выдвинул смелое, но правдоподобное предположение, что катары были не еретиками, а создателями новой религии, совершенно отличной от римского католичества. Если мы примем его, то крестовый поход против альбигойцев предстанет в новом свете и моральные аргументы крестоносцев можно будет подвергнуть серьезным сомнениям.

Автор этого очерка является не профессиональным историком, а всего лишь рассказчиком. И это освобождает его от необходимости соблюдать научную объективность, позволяет выражать симпатии и пристрастия. Впрочем, от них не свободны и ученые. Достаточно сравнить две достаточно известные работы недавнего времени о крестовом походе против альбигойцев: Пьера Бельперрона и Зое Ольденбург — обе основываются на источниках, но оценки и выводы в них полностью противоположные. Не только те, кто действовал в истории, но и те, кто о ней пишет, чувствуют, как за спиной у них встает черный демон нетерпимости.

Некоторым оправданием для нас послужит тот факт, что мы рассказываем о побежденных.

* * *

В марте 1208 года папа Иннокентий III^{160} торжественно объявляет крестовый поход против христианского графа Тулузы Раймунда VI^{161} — кузена французского короля, свояка английского и арагонского королей, одного из самых крупных суверенов тогдашней Европы. Его обширное государство, включающее в себя также Прованс и примыкающее на юге к Пиренеям, было сильно не только благодаря союзам и феодальным узам. Многочисленные и богатые города были наследниками духа свободы и старой средиземноморской цивилизации. Управлялись они по римскому праву, а демократически избиравшиеся органы власти — городской совет, консулы — были в них фактическими суверенами. Самые крупные из них представляли собой, по сути дела, автономные республики с собственным судопроизводством и таким количеством привилегий, о каких еще долго мечтать не могли города Севера. В общественной жизни этих сообществ, в которых практически не было религиозных и расовых предрассудков, царила атмосфера свободы и равенства. Арабские врачи пользовались всеобщим уважением, а в составе городских властей не редкостью были евреи. Не только в столице страны «розовой» Тулузе, которая была третьим после Рима и Венеции городом Европы, но и в таких центрах, как Нарбонна, Авиньон, Монпелье, Безье, задолго до учреждения университетов действовали знаменитые школы медицины, философии, астрономии и математики, и в Тулузе, а не в Париже впервые преподавали философию Аристотеля, с которой познакомились при посредничестве арабов. Интеллектуальный уровень и образ мыслей на этих землях напоминает эпоху Возрождения, и именно здесь, а не в Италии забил его первый родник. Лангедок, язык Южной Франции, который после завоевания Тулузского графства оказался низведенным до уровня наречия, был для всей Европы языком поэзии, и в XII–XIII веках немецкие, английские, французские, итальянские и каталонские поэты усердно подражают великой лирике трубадуров. Даже Данте первоначально намеревался писать «Божественную комедию» на лангедоке.