Варвара Асенкова

Надежда Самойлова была одной из немногих актрис Александринского театра, которые, в отличие от всех остальных своих товарищей, считали директора петербургских театров Гедеонова «деликатным, доступным и добрым» Деликатным — человека, который всем без различия говорил «ты», да еще в грубом тоне. Доступным — чиновника, к которому прийти на прием можно было не иначе, как после длительного выяснения, в каком его превосходительство находится нынче настроении, не то — выгонит из кабинета и слушать не станет Добрым — руководителя, который на любую просьбу первым делом отвечал отказом и без всякой причины отправлял под арест таких замечательных артистов, как Сосницкий, Мартынов, Максимов, и многих других, выдавая им по 15 копеек в сутки на харчи.

Служил в то время в Александринском театре некий чиновник Крутицкий, жалкий человечек, бывший на побегушках у Гедеонова и пользовавшийся благосклонностью Самойловых. Крутицкий старался оправдать «доверие» и «хорошее отношение».

Режиссер театра Куликов запечатлел эти взаимоотношения в стихах:

Крутицкий не щадит по дружбе все усилья,
Бежит, кричит, зовет пред публику Василья,
В нем беготня так взволновала кровь,
Что, выпустив Надежду, Веру,
Раз сгоряча, забыв и стыд, и меру
Он чуть не выпустил пред публику Любовь!

Любовь Васильевна Самойлова в своих режиссерских устремлениях вмешивалась во многие стороны работы театра. Тот же Куликов сочинил по этому поводу эпиграмму

Хотя я Веру не люблю,
Но если с ней соединюся,
Тогда с Надеждой примирюся,
Любовь же к. Софье я пошлю.

Артистка Александра Ивановна Шуберт вспоминает-

«Надежда Васильевна Самойлова сразу стала соперничать с Асенковой, которая была гораздо талантливее ее. Надежда и Любовь Самойловы сплетничали… Самойловы относились к Асенковой доброжелательно-ехидно (я говорю о Надежде и Любови, Вера еще не служила). Много сплетничали, стараясь выставить ее, как особу легкого поведения».

А «Северная пчела», отчасти в связи с поступлением на сцену Надежды Самойловой, писала:

«Г-жа Асенкова не может играть одна всех ролей. Три роли в вечер! Да этим можно убить любой талант!»

Нет, не тяжкий труд убивает любой талант, а атмосфера постоянного недоброжелательства, злобы, зависти и сплетни.

Да, у Вареньки было столько поклонников, сколько не бывало еще ни у кого из актрис ее времени, и это вызывало разноречивые толки. Драматург Дьяченко стрелялся из-за нее на дуэли и был выслан. Некий кавказский офицер, ворвавшись к Асенковой и не застав ее дома, в исступлении изрезал кинжалом мебель. Зимой, по вечерам, молодежь в ожидании выхода Асенковой после спектакля грелась перед театром у костров, шутила с кучерами, а потом, с восторженными криками, несла артистку от подъезда до кареты. Хотелось разглядеть из-под рюшей возбужденное лицо, ручку из-под лисьего атласного салопа, и это было наградой за долгое ожидание. Летом молодые офицеры провожали карету Асенковой верхами, бросали в карету цветы и письма, и потом, за устройство такого почетного эскорта, отсиживали на гауптвахте. А Павел Воинович Нащокин выкупил у горничной Варвары Николаевны огарок свечи, при котором артистка учила свои роли, и оправил его в серебро. И никто не делал ничего подобного по отношению к не очень талантливой и не слишком привлекательной Надежде Самойловой.

Можно ли не сердиться, не завидовать? Разве не вместе гуляли они в клубном саду на Мойке, равные во всем? За что же Вареньке такие почести, такие знаки славы?

О, зависть, великая и стародавняя сила тяжелого механизма искусства, который так мало в моральном и нравственном отношении поддается управлению! Его колеса, колесики и шестерни смазаны ядом и желчью, и трудно очистить от них старый, сработавшийся механизм.

Зависть рождается от бессилия.

Тот, кто может, делает И делом доказывает свое- право, утверждает свое положение, обеспечивает свой успех. Тот, кто не может. Нет, не уходит Уйти из театра добровольно почти невозможно. Но чтобы остаться — надо действовать, что-то доказывать. Если нельзя доказать, что сам ты хорош и талантлив, остается объявить всем, что твой соперник по сцене плох и бездарен.

И все силы, все запасы воли и упорства бросаются не на собственное дело, а на очернение деятельности другого. Расчет точный: если удастся принизить другого, значит — поднимешься сам.