Варварин свет

Ульяна извлекла из бездонного, словно зачарованный кошель, кармана свёрточек, перевязанный красной лентой.

— Вот, отдашь второй кощеевой сестре, — она протянула свёрток Никите и предостережительно воскликнула: — Не читай!

Никита всего-то приподнял край ткани — внутри оказалась стопочка записок на бересте.

— А там, как в другой сказке — «подавшего сию бумагу предать страшной смерти?» — поинтересовался Никита.

— Это наши семейные женские секреты — второй кощеевой сестре понравится, а тебе знать не положено, — обиженно произнесла Ульяна и добавила: — Нашёл, над чем смеяться! Сам идёшь к смерти в объятья.

Шутить сразу расхотелось.

— Ну вот, уже и нос повесил! Лучше слушай да на ус мотай. С сёстрами кощеевыми шутки плохи, особенно с третьей — ведь за её домом вход во дворец. Если две сестры тебя не удержат, то третья изо всех сил постарается! Что с ней делать — не знаю, — Ульяна развела руками, и Никита постарался не смотреть так открыто на её живот. — Видать, надо не забыть, кто ты есть и зачем пришёл. Хитростью и умом победишь. Но, послушай меня, попробуй со второй договориться… Она — самая умная из трёх, подскажет, посоветует.

— Очень воодушевляет, — пробурчал юноша едва слышно. — А там точно книги второй, коня первой, память третьей? Я, кажется, другое слышал.

— Я тоже сомневаюсь, — призналась Ульяна. — Что-то муж рассказал… Каким-то сказкам сотня лет, а другим вся тысяча. Вот сейчас я тебе рассказала, что-то перепутала, а до меня перепутала нянька, а раньше — её бабка. Да ты на месте сообразишь — чай не дурак из сказки!

Вот тебе и указания, подумал Никита, но не стал ничего говорить девушке, которая ради него нарушила все правила, да ещё как маленькому разжёвывает… Ей уж идти пора, точно заметят! Ульяна тоже поняла, что задержалась и вновь принялась копаться в кармане — на этот раз в поисках платка.

— А тебе какой интерес, Ульяна Тихомировна?

— Первое: ты мне не чужой, хоть чем помогу. Второе: Третьяну помогу… — сказала Ульяна и почему-то замолчала.

— А третье? — спросил Никита, догадавшись, что Ульяна от мужа научилась обозначать числами мысли и что «третье» будет самым важным.

Ульяна встала, обернула голову волшебным платком прямо поверх цветочного. Стоило девушке завязать узелок под подбородком, как она исчезла. Никита по звуку шагов проследил её путь по комнате. Скрипнула, открываясь, дверь.

— Ульяна?

— Третье… Вдруг ты Варвару вытащишь, Никитушка? Никита Михеевич, то есть…

Глава 2

Царь Михей вышел на балкон нарядный, в короне-ободе с рубинами и сапфирами. Царица Искра в лучшем платье, вышитом цветами и листьями кислицы — на счастье — стояла рядом и до последнего держала каменное лицо, а потом вдруг разрыдалась и убежала. За ней последовали несколько девиц из тех, что высовывались из окошек женской половины. Никита вроде заметил и Ульяну — показалось, что мелькнул жёлто-зелёный платок. Мужчины же вышли к самим воротам. Никто не проронил ни слова — словно и не потешались вчера над царевичем. Один Третьян широко улыбался и легкомысленно махал рукой.

— Как договорились, сын. В добрый путь! — крикнул царь с балкона.

Никита поднял вверх маленький круглый щит с изображением улыбающегося солнца и развернул коня, напоследок попытавшись заставить его прогарцевать. Горошек то ли не смог, то ли не захотел. Никита по глупости признался конюху, что коня придётся оставить. Вряд ли на обратном пути кощеева сестра расстанется с подарком — если будет обратный путь. Поэтому конюх резонно заключил, что племенных коней для такого дела жалко, и выделил царскому сыну Горошка — серого в яблоках молодого жеребца.

— С придурью, — отрезал немногословный конюх, передавая поводья, и Никита усомнился, о коне ли это он.

Никита позволил Горошку самому выбирать темп. К его радости, конь скакал ровно, и юноша любовался знакомыми полями, где ровные ряды зелёной ещё пшеницы клонились по ветру; сочной травой лугов, которую топтали пятнистые коровы; речушкой, искрящейся от солнечных лучей; наслаждался летним ветерком, который нёс сложные запахи. От деревушек тянуло костром и свежим хлебом, от леса — влажной почвой, а от дороги под копытами — пылью.

И вдруг всё это разнообразие стало досаждать, давить на голову. Даже звуки, и те показались слишком сложными — птицы поют, грачи орут, пастушок в поле насвистывает, мушки гудят, копыта… Цок-цок, цок-цок… Никита сжал ногами лошадиные бока, и Горошек понял, помчался так, что только ветер в ушах свистит!

Только лишь завидев иву, Никита натянул поводья. Сразу приближаться не стал — спрыгнул с коня, подвёл к реке напоить и напился сам. Рёбра как будто сузились, дышать стало тяжко. Кожаный пояс стиснул живот, а рубашка такой тяжёлой показалась, словно бы не из льна соткана, а из железа сплавлена. А это он ещё кольчугу решил пока не надевать!

Карп проплыл, алой чешуёй блеснул, и Никита, сам не зная почему, посчитал это хорошим знаком. Не дав Горошку пощипать траву, Никита потянул его за поводья к иве. Ноги едва шли, словно мышцы разом превратились в кисель.