Варварская любовь

Потрясающе, повторяла Иза, ведя машину, а потом, обдумывая меню и покупая продукты к обеду, хотя не была уверена, что съедят все. Потрясающе! – шипела она; это слово появилось у нее вместо слова «великолепно». В какой-то момент, перечисляя путешествия, Барт обмолвился, что любит все, что связано с Луизианой, особенно кухню, так что она ездила минут сорок, чтобы найти каджунский ресторан, где и заказала все меню: джамбалайю, «грязный рис», пампушки, мясо аллигатора в пикантном соусе, гумбо из морских продуктов и крабов, а заодно два галлона раков, сваренных с початками кукурузы, и нежный маленький картофель, красный от специй.

Потрясающе, сказала она мальчику у стойки, когда попросила отнести коробки в машину, хотя не очень-то верила, что Барт придет и поможет ей все это съесть.

Но когда он помогал, то ни разу не упомянул о Даймондстоуне. Сперва Иза заподозрила неладное. Она не верила Даймондстоуну и не могла понять, почему Барт ничего не знает о вчерашнем визите проповедника к Ливону. Разговор за едой начался с того же места, где окончился последний раз. Он рассказывал о семье, и она обнаружила, что верит ему неохотно, и скоро рассказала немного о своей семье, только для того, чтобы он продолжал. Против воли она полюбила его россказни – ей нравилось, как в его устах английский становился древним языком, наполненным вздохами и долгими паузами. Он описывал свой клан, связанный тесными узами, праздничные сборища, мирное детство. Он поведал ей, что когда ему исполнилось двадцать шесть, он выглядел гораздо старше.

Родня все еще просит меня вернуться, сказал он. Они такие, как есть. И, может, я когда-нибудь и вернусь.

Он объяснил, что в детстве верил, будто родители, и он вместе с ними, уехали из-за татуировок матери. Отчим работал бухгалтером – надменный вежливый человек, женившийся на матери Барта неизвестно почему, когда после года жизни в Бостоне она вернулась домой с татуировками и новорожденным. Среди первых воспоминаний Барта остались частые осуждения матери из-за ее необычной одежды. Бедняцкие блузки открывали маленькую черную фею Динь-Динь на груди, колючую проволоку на руке и красный цветок с сердечком тающего льда на плече.

Зимой отчим не слишком роптал, потому что мама пряталась под одеждой, но… Барт помолчал… татуировка была и на кисти руки. Именно она не нравилась отчиму больше всего. Это была надпись от руки, но это было имя отца. Я всегда думал, что мое.

Иза была уверена, что, расскажи она ему о Ливоне и Джуде, он бы понял. Но рассказывала о другом, ничего не значащем – колонизация, освоение земель, войны и капитуляции. Все это не имело отношения к ее жизни – Церковь, простершая крылья и готовая объявить о чудесном предназначении, и тот же Квебек, готовый принять истинный католицизм, утраченный во Франции, – сельское хозяйство и труд на земле в качестве сосуда истины. И вновь зашел разговор о том, как французские канадцы оказались в Новой Англии. Он, в свою очередь, описывал летние праздники и менестрелей, пришедших с севера, принесших фрагменты языка его дедушки и бабушки.

После смерти матери я ни разу не был на ее могиле, вдруг сказал он. Иза уже привыкла к неожиданным сменам темы. Она пыталась понять пути, которыми следовали его эмоции.

Я всегда хотел сходить, но не мог, даже когда приезжал в Льюистон. Что-то мне не давало. Это трудно объяснить.

Так вот ты откуда? Из Льюистона? Название ей было знакомо из книг по истории. Довольно крупный город, но деталей она не помнила.

Да, ответил он. Она сообразила, что перебила его.

После недолгого молчания он снова начал рассказ о зиме, когда они с отчимом встретили того бродягу, как они быстро собрались и уехали. Через неделю, в Северной Дакоте, когда отчим уехал на работу, мать вышла купить хлеба и не вернулась.

Он помолчал, будто обдумывая сказанное. И признался Изе, что ночами старался вспомнить, закрывал глаза и видел бродягу: ободранное пальто военного образца с крючками, какие бывают на шторах, рубцы, свернувшиеся, как опавшие листья. Родственники утверждали, что ничего не знают о его отце. Барт так и не смог восстановить в памяти его лицо, влажный, хватающий воздух рот с усами, вросшими в него, жестокие темные глаза. Когда он путешествовал, то вглядывался в каждого встречного бродягу.