Варварские нашествия на Европу: германский натиск

Огромный археологический материал позволяет нарисовать портрет франкского воина VI–VII вв. Рядовой франк был пехотинцем; его привычное наступательное оружие очень оригинально для германского мира: метательный топор и короткий меч с единственным лезвием, реже копье; оборонительное вооружение, шлем и щит, он использовал достаточно редко; только вожди сражались верхом с помощью длинного обоюдоострого меча, как многие другие варвары. Во всей Северной и Северо-Восточной Галлии картина одинакова. Этот воин является главной опорой франкского государства; а его могила, в каком-то смысле, — характерным «ископаемым». Можно со всей настойчивостью говорить, и оправданно, о том, что франкское завоевание знаменовало собой победу Kriegerkultur (воинской культуры) над все еще глубоко гражданской цивилизацией Поздней Римской империи. Эта воинская культура, прекрасным выражением которой служат «упорядоченные кладбища»; начиная с VI в. они становятся все более многочисленными[381].

В подобном описании франкского воина принято использовать классические названия — франциска для топора, фрамея для копья и скрамасакс для меча. На самом деле эти крайне сомнительные наименования следует отвергнуть, хотя археологи нередко остаются верными им[382]. Франкский метательный топор с одним лезвием назывался francisca, то есть франкским, только в Испании; его название перешло в галльскую историографию только с VIII в. благодаря некоему подражателю Исидора Севильского. Framea встречается в античных источниках в противоречивых значениях: Тацит считает, что это копье, Исидор — меч; Евхерию были известны оба смысла; этимология определенно германская, кажется, благоприятствует версии «обоюдоострого меча». Scramasax обязан своей популярностью Григорию Турскому, использовавшему это слово один раз, пояснив, что речь идет о большом ноже; однако неизвестно, одно у него было лезвие или два. Единственное франкское оружие, название которого мы знаем точно, — это ангон, «разновидность копья или гарпуна с треугольным наконечником», но оно встречалось редко.

Этот традиционный портрет изображает не франкского завоевателя; это воин меровингской армии. Франк эпохи нашествий почти неразличим за отсутствием археологических материалов периода до Хлодвига, которые можно было бы неопровержимым образом связывать с франками.

Политический и военный успех вынудил другие народы Галлии равняться на образец, предложенный франкским воином. Мы ничего не знаем о первых этапах этой мимикрии, которые восходят к временам Хильдерика и Хлодвига. Начиная с сыновей Хлодвига, распространение франкских обычаев на всю Галлию уже становится доступным для изучения; это плодотворное, но трудоемкое исследование, в котором еще не сказано последнее слово.

Подтвердим сложность данной проблемы на примере Бургундии. В 533–534 гг. она изменила свой политический статус, войдя в состав меровингского государства. Как реагирует на это археологический материал? Уточнить это помогает основательное исследование Ханса Цейса[383]. До 534 г. свидетельств мало, так как погребальная утварь отличается бедностью (но по той ли причине, что бургундские традиции, как и языки, были близки к готским? Или из-за того, что римско-христиан-ское влияние оказалось ранним и глубоким?). После 534 г. можно отметить растущее количество «упорядоченных кладбищ» с развитой утварью, то есть выравнивание в рамках общего «меровингского» пласта; распространяется типичное вооружение, вроде меча с одним лезвием, и это еще одно франкское влияние; однако все чаще и чаще встречаются пластинчатые пряжки чрезвычайно своеобразного типа с животным, светским (главным образом лошади) или библейским (в основном пророк Даниил) орнаментом — речь идет о региональном новшестве, ничем не обязанном остальному франкскому миру. У нас нет ни одного веского доказательства франкской эмиграции, а главное кладбище, находящееся в Шарне (Сан-э-Луар), не прекращало функционировать.