Варварские нашествия на Европу: германский натиск

Основополагающим фактом стало принятие германским высшим классом образа жизни галло-римских землевладельцев. Он явился предметом пристального изучения Бергенгруэна[205] и Шпранделя[206]. В VI и главным образом VII в. королев-екая казна, чрезвычайно богатая (помимо римского наследства, к ней отошли вакантные или конфискованные земли), сотнями распределяла виллы между франкскими аристократами. Представляется, что при Хлодвиге и его сыновьях правящий класс был нестабильным, подвижным, перемещаясь из одного места в другое, в зависимости от требований королевской службы, лишенным прямой связи с франкской аграрной колонизацией там, где она развивалась[207]. Впоследствии короли прикрепили его к земле, наделив крупными владениями, главным образом для того, чтобы больше ему не платить. В большинстве житий святых VII–VIII вв. предки главных действующих лиц — почти все они высокого происхождения — выглядят так, как будто они лишь сравнительно недавно оказались в месте своего проживания. Эта мутация наверняка объясняется примером галло-римской аристократии. Во всяком случае, новому правящему классу не претило использование земельного права целиком римского происхождения. По-видимому, вилла франкских землевладельцев была устроена так же, как и у римских, хотя север Галлии никогда не знал faedus, обеспечивающего юридическую преемственность от римлян к франкам. Наконец, владения франкских вождей были разбросаны не меньше, чем патримонии сенаторов: земельная собственность одной пары, о которой мы более ничего не знаем, Вандемира и Эркамберты, розданная ими около 690 г. на благочестивые пожертвования, простиралась на 13 pagi (округов), от Бовези до Мена и Керси.

Нет смысла вновь и вновь ссылаться на брачные союзы между двумя ветвями аристократии. Уже святой Медард, родившийся в Нуайоне в середине V в., то есть задолго до Хлодвига, был сыном франка и римлянки.

Этапы экономического и социального объединения в низших слоях общества изучены очень плохо. В городах, где население уже было смешанным (сирийцы, евреи), франкский элемент, безусловно, был лишь еще одним меньшинством, которое быстро ассимилировалось. В сельской местности археология дала лишь два признака: даже назавтра после завоевания разделение кладбищ надвое было редким явлением; в VIII в. согласное скопление могил вокруг церквей показывает, что объединение, скорее всего, уже давно состоялось. Теперь франками называли себя все жители Северной Галлии, каково бы ни было их истинное происхождение.

В этом объединении интеллектуальные факторы сыграли лишь незначительную роль. Именно под сенью не новой, а объединенной культуры прежние жители и новоприбывшие окончательно сплотились. В этой области ме-ровингское королевство уникальным образом отстает от готских государств. Римский юг сохранил некоторую активность, подтверждаемую сохранившейся письменной документацией и сравнительным изобилием надписей; к VII в. только здесь продолжают существовать школы, открытые для мирян, и именно отсюда происходят почти все ученые, немалое количество епископов и множество произведений искусства (саркофагов, капителей). Но юг как раз избежал прямого воздействия франков. На севере все обстояло совершенно иначе[208]. Лишь в конце VI в. мы то здесь, то там начинаем встречать аристократов, интересующихся духовными материями, дерзающих написать несколько стихотворных строк или вычурных букв. Их образцом и эталоном стал Хильперик, король Нейстрии. Не наблюдается ни каких-либо признаков решимости сохранить и защитить наследие античности, как у Кассиодора или Исидора Севильского, ни попыток создать варварскую культуру — предметом забот является только достаточно заурядный консерватизм, который, впрочем, не выходит за рамки узких кругов. Григорий Турский, даже будучи чистокровным римлянином, имел лишь поверхностное представление о свободных искусствах, и его попытка обеспечить франков национальной историей несопоставима с трудом Иордана. Ему практически нечего сказать о традициях франков до их первых контактов с античной историографией, и на всем протяжении своей огромной книги он упоминает или использует всего 4 франкских слова (не считая личных имен) — меньше, чем Фортунат, получивший образование в Равенне[209]!

Заключение