Взрослые, слегка разомлев от выпитого, шуршали оберточной бумагой, извлекая подарки: удочку для господина Бланшара, портмоне из кожи ящерицы для Николь, карабин «Винчестер» для Мишо. И тут Татав вдруг заявил, что теперь настала очередь его брата.
Механик быстро, ради приличия, снова завернул в бумагу клоуна, которого уже вручил пасынку до начала застолья. «От всей семьи», — сказал он, понизив голос, так, чтобы Николь не смогла услышать его слов. Людо во второй раз за вечер стал владельцем игрушки.
— А вот мой подарок, — торжественно провозгласил Татав. — Его можно есть, ей–ей, это вполне съедобно…
Прыская со смеху, он извлек на свет красивую коробку, перевязанную золотистой ленточкой, наводившую на мысль о роскошных шоколадных конфетах. Затем под хохот чертика из шкатулки–сюрприза обратился к Людо:
— Вспомни про суассонскую вазу!
Едва приоткрыв коробку, Людо моментально узнал омерзительный запах выгребной ямы и, потрясенный, едва не упал в обморок. Зловонные миазмы медленно распространялись по комнате, проникая во все ее уголки, смешиваясь с запахом сыра, вина и со сладковатым ароматом туалетном воды. Присутствующие оцепенели.
— Что это ты утворил, сукин сын! — выругался Мишо. Голос его звучал глухо.
На дне коробки посреди нечистот гримасничал неизменный белый пластмассовый скелетик. слишком хорошо известный Людо.
— Это моя месть, — паясничал Татав. — Дерьмо в шоколаде, только без шоколада, прямо из ямы…
Николь кусала губы и едва сдерживала дрожь, глядя на сына, сидевшего в прострации от снотворного и жестокой несправедливости, безотчетно опустившего рукав пижамы в тарелку с десертом, сына, который совсем недавно положил у двери ее комнаты несколько веточек папоротника, перевязанных стеблем пырея.
— Прямо из ямы, — повторил Татав, прыснув со смеху.
В тот же момент трехпалая рука механика наградила его знатной затрещиной. Мишо в бешенстве вскочил и обвел тяжелым взглядом присутствующих.
— Убирайтесь с глаз моих, все! — произнес он глухим, как из могилы, голосом и сам первый вышел из комнаты.
В кромешной темноте скользнула бледная тень. Людо шел босиком по коридору, уверенный, что слышал, как препираются Николь и Мишо. Дальше была комната Татава, откуда доносился ровный храп, походивший на урчание мотора катера, в обнимку с которым Татав спал, как с плюшевым мишкой.
— Я не виноват, что письмо вернулось назад.
— А зачем ты говорил, что снова его отправил?
— Я думал, да, я был уверен, что так и сделал…
— Не ври, Мишо. Я нашла его у тебя в кармане пиджака. Ты даже не написал новый адрес.
— Ладно, ладно. Завтра отправлю.
Послышалось шуршание простыней, затем Николь заговорила еще тише:
— Как там ее, бишь, зовут?
— Послушай, я спать хочу. Пупетт. То есть, это не настоящее ее имя. Имя у нее довольно необычное: Ракофф… Элен Ракофф.
— Какое–то русское имя… Она что, коммуняка? Мишо зевнул.
— Это ее дед или дед ее деда, или совсем дальний предок. Он остался во Франции после какой–то войны. Ходил по Бордо с ученым медведем.
— Увидишь, там ему будет хорошо. Будем приезжать к нему по воскресеньям, забирать на каникулы. Здесь у него не жизнь.