Варвары. Полицейский роман

Владимир понимал, что основанием для возбуждения уголовного дела являлось заявление потерпевшего, того самого Николая Николаевича, а сам по себе протокол о его задержании не является даже относительным доказательством совершения указанного преступления, о котором ему только что сообщил следователь, так как нет, как говорят юристы, того самого события преступления. Следовательно, это уголовное дело должно быть прекращено.

Тем не менее Владимир, выслушав следователя, не стал выражать своего мнения по предъявленному ему обвинению. Вернее, по подозрению в совершении преступления. Скорее всего, потому, что уже не было в кабинете задержавших его оперов. Может, оттого что очень устал. Или оттого, что вот так, внезапно, закончился этот день. День, который стал для Владимира камнем, испытывающим его мужество, несчастьем, вызвавшим его талант. Измученный и изменчивый, с высшей мудростью и низшей глупостью. Делающий то, что может и довольствующий тем, что имеет. Словом, все равно живой пес лучше мертвого льва…

Молча и ничего более не добавляя, Владимир подписал необходимые бумаги и, уложив в портфель ранее изъятые у него вещи, так же, молча, вышел из кабинета. Перед тем как закрыть дверь кабинета, посмотрел на следователя и снисходительно так проговорил:» Перед общением с Вами я чувствовал себя туземцем, после общения с Вами чувствую себя ирокезом»». Вот так, пусть поломает голову над такой идеальной булгаковской формулой.

Идя по ковровой дорожке пустого коридора и спускаясь по лестнице, Владимир не посмотрел и даже не оглянулся (а как этого хотелось) на оперов. Они стояли на площадке, когда их вызовет к себе следователь, и курили. Спиной Владимир чувствовал их взгляды.

***

Уже в городе, подъезжая к знакомому дому, Владимир увидел темные окна столь родной квартиры, в которой проживала Ната. Ему так не хватало сейчас именно ее. И так не хотелось ехать в свою пустую квартиру. Владимир загадал, что если вдруг зажжется свет, он пойдет к ней. И все объяснит. Уж лучше быть обманутым, чем обмануть.

«Нет. Этого сейчас делать не стоит, – решил Владимир. – Уже ночь. Утро вечера мудренее. Завтра. Все завтра. А сейчас домой и спать».

Вновь запустив двигатель машины, Владимир развернулся и поехал домой. Если бы он только знал, что ни сегодня, ни завтра, ни даже послезавтра ему не суждено было увидеть Нату, трепетную виноградную лозу свою… Не знал Владимир и того, что осталось у него всего несколько часов свободы. Его свободы.

Поворачивая к дому, Владимир увидел, как следом за ним повернул черный джип, который, коротко просигналив, остановился рядом с его уже припаркованной машиной. Владимир сразу догадался, что это джип цыгана, который еще днем сопровождал его и который, как думал Владимир, уехал после того, как Владимира арестовали. Как он его раньше не заметил? Видимо, оттого, что притупилось чувство самосохранения? Либо ушел в свои мысли так глубоко, что ничего и не видел?

Из джипа вышел тот самый молодой цыган, несколько часов назад исполнявший роль дворника, и, подойдя к Владимиру и улыбаясь, передал сверток с деньгами, завернутый в ту же газету и перетянутый резинкой. На немой вопрос цыгана, мол, как дела, Владимир, разворачивая газетную упаковку, которую тут же выбросил в стоящую рядом с подъездом урну для мусора, коротко ответил, что пока все нормально. Уже убирая деньги в карман, с улыбкой добавил, что отпущен под подписку. Поблагодарив цыгана, вошел в свой подъезд.

Не знал Владимир о том, что в это самое время за углом пятиэтажки соседнего дома находились те, с кем он не так давно расстался. Не знал Владимир и того, что один из них даже видел, как неизвестный передал Владимиру пакет.

Сон. Колыбель висит над могилой

Мир житейский – это часы,

гири которых – деньги,

а маятник – коварства

Чувствуя неимоверную усталость, Владимир не спеша снял пальто, не глядя, повесил его в прихожей на вешалку и, не зажигая в большой комнате свет, прошел в нее. Устало опустившись в кресло, закрыл глаза. Казалось, что силы покинули его. Было одно желание, вот так, не двигаясь, сидеть с закрытыми глазами и ни о чем не думать.