Варвары

И воздвигли богатыри избу, а перед ней — хильд, место для кровавых поединков. И был в ту избу иным вход заказан. Да и не отваживались в ту избу ходить. Лишь по особым ночам девицы туда хаживали. И одаряли их семенем богатыри, чтобы не перегорало зря богатырское семя, а в женском чреве новых богатырей зарождало.

Вот те девицы и сказывали, что и Вотана, и Доннара порой в избе той видели. Ибо не гнушались боги пиршествами богатырей. Шумом тех пиршеств округа полнилась, а огнем ярости, от избы исходящей, все село согревалось.

И в других селах в те времена так было, а о бурге и говорить нечего. Исходил силой бург, удаль голову кружила. Рабы и те отважны были, яростью сотрясаемые. Два вождя в бурге было, как обычаем положено, военный и мирный. И не выдержал мирный вождь, священной удалью переполненный. На военного вождя с дружиной малой край оставил, а сам собрал богатырей и в великий поход отправился.

И девять богатырей тоже в поход ушли. И вел их мирный вождь. И в землях далеких со славой пали богатыри. И мирный вождь тоже пал. Потому что не дело мирного вождя ратоборствовать. Нет у мирного вождя настоящей удачи, что одна лишь к победам и обильной добыче приводит, а только удаль в нем и ярость священная. Потому лишь немногие вернулись из того похода. Едва один из дюжины. Они-то песни о великом походе и сложили. А песни те и ныне поются.

Из девяти богатырей только Ибба вернулся. Не сумел Ибба ярость в походе избыть. Мелким ему и ничтожным все виделось. Иббе. А изба богатырская пустой стояла. Потому что не было в селе новых богатырей. Ибба избу сжечь хотел, но духи восьмерых павших не дали. Тогда Ибба Агила убил, деда Хундилы-старейшины. И вутьей стал Ибба, вут на плечах из похода принес. Благословил Иббу Странник, божественный вутья, сыном сделал.

Ушел из села Ибба. На квеманов один походом отправился. Он и сейчас в лесах между нами и квеманами живет. Не раз его следы там примечали.

Все знал про священную избу Овида, потому и признал правоту Травстилы.

Травстила ухватил клещами железо и сунул в ведерко с водой. Зашипело железо, остывая.

— А что боги говорят? — спросил кузнец.

— Разное говорят, — уклончиво ответил Овида. — Расскажи мне: чем чужаки у вас тешатся, какие дела творят?

— Пустые дела, — буркнул Травстила. — По селу бродят, от скуки бесятся. В реке купаются в заповедные дни.

— И не боятся?

— Да вроде нет. Меньшого из них Аласейей зовут. Фретилин сын, Книва, видел, как они с духами речными беседовали. Может, и не врет: чужаки ему явно покровительствуют. Кровь его пролить не дали, как Хундила с Ханалой хотели.

— Хундила с Ханалой много взять на себя желают, — проворчал Овида. — Будто им ведомо, что богам требуется. Хундилино дело — землю пахать, а не богов обиженных тешить.

Внезапно Овида рассмеялся. Гулко, аж эхо под потолком прошло.

— Ты чего? — спросил Травстила.

— А крепко мальцы ваши квеманских богов обидели! Много ярости из такой обиды произойти должно. Великую доблесть может явить миру сын Фретилы, коли наставить его на путь правильный.

— Ты что же, одобряешь его? — удивился Травстила. — Что доброго в том, что сопляк, который даже простого воинского посвящения не удостоился…

— Не удостоился, так удостоится, — заметил Овида. — Я говорил с ним. Храбрость в нем есть. И умом не обижен. Не то что старейшины ваши. Что гневаются квеманские боги — это верно. И пусть гневаются. Надобно только за Одохаром послать, чтобы было кому на гнев тот еще бо́льшим гневом ответить.

— Одохар недоволен будет, — заметил кузнец. — Одохар в большой поход собирается. Ему сейчас с квеманами ссориться — не с руки. Но он приедет. Захочет на чужаков взглянуть, я его знаю. Наверняка в этом особый знак усмотрит.

— А ты? — спросил Овида. — Ты в этом разве знак не увидел?

— Может, и увидел, — отозвался кузнец. — Да знак знаку рознь. И чужаки эти… Фретила дочь свою к ним послать хочет. Может, и послал.

Овида встал, потянулся.

— Развели вы тут богов, — проговорил с усмешкой.

Подошел к порогу, остановился.

— Глянь-ка, не один ли из них сюда идет?

Травстила тоже подошел, посмотрел.

Точно, к кузнице по берегу реки шел, насвистывая, старший из чужаков.

— Гееннах его звать, — сказал Травстила.

— Ишь, высвистывает, — отметил Овида. — И не по-птичьи свистит. Сразу чужака видать.

— Второй — такой же, — заметил кузнец. — Даже и еще чужее.

Чужак углядел Травстилу. Издали помахал рукой.

— Ты прав, брат, — уверенно произнес Овида. — Не бог это.

— А кто?

— Узнаем. Он ведь к тебе идет.

— Только он по-людски почти и не говорит, — предупредил кузнец. — Только по-своему.

— Ничего, — сказал жрец. — Мало ли что не говорит… Я про человека и без глупых слов пойму: кто он таков. Гееннах, говоришь? А второй, значит, Аласейа? Ну-ну… Сейчас узнаем, какой это Гееннах.

Глава тридцать четвертая Геннадий Черепанов