Вас приветствует солнцеликая Ялта!

Однажды раз Менделеев сказал:

«Старичок! Желаешь, я тебе бабу добуду? Большу-ую!.. Грешен, я люблю больших. С ними как-то разгонистей душа. Певучей».

И притащил архаровец. Это упасть!

Она мне не понравилась. Высокущая, костлявая. Худая корова!

Попихал нас Менделеев в дровяной сарайко под своей верандой.

Князев подал ужин.

Так эта тоскливая жирафа счавкала всё до последней косточки и радость свою на всякий пожарный случай прикрыла хвостом. И всё вертится, вертится. Как змея на колышке.

Между нами, мальчиками, затвори глазки и дуй без оглядки вперёд! На сближение!

Но зачем закрывать, когда в сарае и без того темно, как у негра под мышкой?

Лихо доспелося.

Подтираюсь я к ней с поленницы. Поленница с громом завалилась. Меня так и одело холодом. Со страха отнялся от языка…

Сунул Менделеев мне во спасение скамеечку. Вот тебе, друже, подставочка! Вперёд! К дорогой победе!

Да эта стервоза выставила метровые клыки – пантомима враз вся и рассохлась! Спеклася!

Было это на Марью-вралью.[33]

16

Через какое-то время и Менделееву дали квартиру в новом доме.

Но не бросил голубчик Менделеев меня. Так и с собой взять не мог.

У него месячные командировки. На кого кинешь меня?

И всё равно не потащил меня в живодёрку.

Пустил на все четыре ветра.

Гуляй! Авось Господь сведёт!

И свёл.

Столкнулись мы глаза в глаза года через два на углу рембазы болтов и мохнаток[34] и больше не разлучались.

На ту пору мой Менделеев как раз женился. И уже было ему на кого меня оставлять.

И насмотрелся же я! Ох, люди… Ох, люди…

Только мой бедный Менделеев за порог – у жёнушки кавалеристов полк!

И на весь полк свой жаловалась мне:

«Топулька, если б ты знал, что за выморочь мужики пошли! Положишь сверху – засыпает. Положишь снизу – задыхается. Положишь сбоку – смотрит телевизор. Посадишь – просит есть. Поел – сразу уходит…»

Перед загсом эта задокрутка сгоняла Менделеева в триппер-холл.[35] Мол, добудь, справчонку, мил-сердечный друг, что у тебя в наличии не имеется ничего такого-эдакого типа трипака[36]… Что безопасен в семейной жизни. Сама она, правда, загодя возложила на алтарь семьи сморщенную справку с печатью о своей невинности.

Хэ! Невинная после длинного!

Дал ей эту справушку один ух и заслуженный работник органов,[37] матёрый её любовник.

Менделеев знал, что его лада порядочная изменщица.

Однажды он улетает на лечение в санаторишко и даёт мне листок.

«Вот тут вся правда, – показал на листок. – Как только у моей… возле моей непорочницы затокует какой бугор – бегом эту бумажку на почту. Это телеграмма. Мне».

Я сделал, как было велено.

Телеграмма страшная.

Не решились отдавать Менделееву сразу.

Понесли на согласование к главному врачу санатория.

«Умерла жена тчк приезжай похороны тчк Тимофей Волкодавов тчк»

Прочитал это главный. Задумался вслух:

«Ну вот вручи такую телеграммочку… Ещё одна смерть гарантирована. А вдруг там что напутали? А вдруг там что да ни будь и не так? Пускай-ка уточнят. А мы тем временем хоть немного подготовим Менделеева…»

И пошла назад телеграмма Тимофею Волкодавову:

«Сообщите зпт когда похороны тчк»

И получаю я её, – а надо заметить, Тимофей Волкодавов – это я. Так между нами Менделеев звал меня. Не конфузься-де, дворняга, будь волкодавом!

А Топкой Менделеиха меня окрестила. Говорит, для Байкала я не доросши…

Так вот, получаю я эту телеграмму. Развожу лапами.

Телеграфирую открытым текстом:

«Похороны отменяются вскл доступ к телу продолжается вскл».

Про похороны Менделеев так ничего и не узнал.

А между тем жизнь его всё быстрей и быстрей катилась под уклон. Здоровьишко осыпалось, как осеннее дерево в заморозки. Всё чаще залетал он в больницы, и что самое горькое, вылечит одно – возвращается оттуда уже с завязью в себе новой беды, что крепла на воле и снова выживала его в скорбный дом.

Как-то поскользнулся он в магазине на разлитом по полу майонезе.

Больница.

Уже долечивал сломанную в коленке ногу – начал по утрам втихую прикашливать.

Сказать про кашель врачу застеснялся. А! Мелочь! Усохнет.

Дома – температура.

Позвал врача на дом.

Лихой коновал Таранченко успокоил. Ничего страшного. Пройдёт. Побольше пей тёплого, горячего.

Пил.

Жар усмирил. А лайкий кашель всё так при нём.

Он бегал в поликлинику, как на работу.

Там передразнивали его кашель, язвительно смеялись. Кончай тереться-мяться! Кончай сбивать баклуши! Сидяка!.. Не манит тебя работа, вот всё и выискиваешь по кабинетам липовские хвори.

Но когда по команде горздрава его обследовали в боткинской, в районке поприжали хвосты. Диффузный двусторонний атрофический бронхит! Это по науке. А по-нашему – радости мало.

Его лечили.

Да далече ль ускачешь на лечёной кобылёнке?

Лето кой-как перепрыгнул воробейка.

А осенью мой Менделеев совсем закис. Только выпишут в работу – через три дня опять отбой. Припев старый. Кашель. Озноб. Разбитость. По вечерам температура забегает за норму.

Потащили его на какую-то комиссию.